Капезиус не мог отправить письмо, составленное для собственной выгоды, не пожалев в нем себя. Он жаловался: прокурор Кюглер «подходит ко мне, говорит что бесполезно выставлять себя честным и порядочным человеком, рассказывать, что помогал заключенным при каждой возможности; он сказал, что это здесь ни при чем и никак мне не поможет». Капезиус был расстроен, что Кюглер, узнав о его встрече с докторами Франком и Шацом после войны, стал давить на то, что Капезиус не упомянул этого на допросе. «Он думает, что я что-то скрываю. Что мы, например, поделили между собой украденные золотые зубы».

Капезиус старательно составил письмо, чтобы привлечь внимание Гербера. В конце послания он раскрыл, что прокуроры спрашивали о Гербере на «первом допросе». И добавил: «Единственный компрометирующий момент – период с 1 июля по 15 октября 1944 года, когда проводились депортации из Венгрии, потому что Герман Лангбайн утверждает, что видел таблицу распределения обязанностей, где якобы есть наши имена».

Всю эту информацию он передавал не просто так. Он хотел подорвать авторитет Лангбайна. Капезиус сказал Герберу, что, по его мнению, Лангбайн, «старый коммунист», «убрал своих из списка убитых инъекциями и заменил их евреями».

Затем он попросил о помощи.

«Если тебе что-то об этом известно, обвинительное заявление очень поможет, хоть с ними ничего такого и не произойдет, потому что срок давности убийства истекает 20 июня 1960 года. Но все же, их репутация в Франкфурте будет подорвана».

Письмо Капезиуса спровоцировало команду Бауэра внести Гербера в расследование, но в 1960 году Гербер не был в приоритете. Прокуроры по-прежнему надеялись найти хоть одного офицера высокого ранга, способного привлечь интерес общественности. В ноябре команда Бауэра совершила прорыв, арестовав Роберта Мулку, бывшего оберштурмфюрера, прослужившего правой рукой Рудольфа Хёсса, печально известного коменданта Освенцима. Бауэр нашел Мулку по чистой случайности за несколько месяцев до этого. В начале сентября младший прокурор прочел в одной из франкфуртских газет, что на Олимпийских играх в Западной Германии в соревновании по гребле бронзовую медаль получил некий Рольф Мулка. «Мулка» не похоже на типичную немецкую фамилию, поэтому прокурор решил проверить родственников Рольфа. Его отцом оказался бывший эсэсовец, хозяин импортно-экспортной компании в Гамбурге (два года спустя Рольф Мулка отказался от карьеры, чтобы помогать отцу в суде)[426].

Мулка стал арестантом самого высокого ранга. Но идеальным подсудимым был бы самый высокопоставленный эсэсовец, последний комендант Освенцима, пропавший после войны штурмбанфюрер Рихард Баер. Если он был жив, ему должно было быть 49 лет. Но Баер пропал после войны, и никто не мог напасть на его след. Только в конце 1960-х годов, после того как фотографии Баера были опубликованы в немецких газетах с целью его обнаружить, команде Бауэра удалось сдвинуться с места. Лесничий поместья Отто фон Бисмарка, внук легендарного политика, объединившего Германию в XIX веке, подумал, что его коллега может на самом деле быть Баером. Этот человек жил под именем Карла Ноймана и был довольно замкнутым. Стоило зайти разговору о войне, Нойман ничего о себе не говорил, только о том, что служил поваром у главы люфтваффе Германа Геринга.

В декабре прокурор Иоахим Кюглер отправился в Дассендорф, небольшой городок у именья Бисмарка, и прямо в лесной чаще арестовал Ноймана. После нескольких часов он наконец признал, что и правда является тем самым пропавшим комендантом Освенцима[427]. Арест Баера стал победой для прокуратуры: наконец-то им удалось найти высокопоставленное лицо и сдвинуть процесс с мертвой точки. По забавному стечению обстоятельств, это произошло в годовщину ареста Капезиуса. От его изначальной уверенности не осталось и следа, и убеждение в том, что его дело закроют до конца года, улетучилось.

К началу 1961 года команда Бауэра арестовала 13 бывших эсэсовцев, служивших в Освенциме. Семь отпустили под залог, но Капезиус был в числе тех, кого освобождать не собирались. Весной Бауэр начал подготовку предварительного расследования (нем. Voruntersuchung) – это обязательный процесс в Германии, без которого нельзя составить официальное обвинение. В бумагах, которые он выслал в июле, значилось 24 подозреваемых, в их числе – Капезиус[428]. Команде Бауэра предстояло определить, достаточно ли у них доказательств, чтобы привлечь к суду всех обвиняемых. Тем временем, полиция и следователи продолжали искать эсэсовцев, служивших в Освенциме, надеясь расширить список обвиняемых.

Одиннадцатого апреля Бауэр и его команда (и многие немцы) были прикованы к экранам и газетам, когда суд над Эйхманом наконец начался в Иерусалиме. Обвиняемый в преступлениях против человечества, военных преступлениях и причастности к преступной организации, Эйхман был посажен в специальную (пуленепробиваемую) стеклянную клетку. Речь в свою защиту он произносил необычайно сухо и безэмоционально; рассказал, как с помощью его продуктивной работы поезда отвозили миллионы невинных на смерть. Ханна Арендт, писатель и философ, рожденная в Германии, делала репортаж из зала суда для «New Yorker» и позже написала об этом книгу, получившую признание, назвав холодную и механическую манеру Эйхмана «банальностью зла»[429]. Охотник на нацистов Симон Визенталь сказал: «Теперь мир знает, что такое “убийца за письменным столом”».

Через два дня после начала процесса Капезиус явился в франкфуртский районный суд в сопровождении адвоката Фрица Штейнакера. На этом слушании, 13 апреля, Кюглер попытался добиться от Капезиуса разъяснения некоторых моментов. Первым на повестке дня был циклон Б, который, по утверждению Капезиуса в 1959 году, он не охранял и не распространял. Капезиус начал с того, что повторил свои прежние слова: яд не хранился «в моей аптеке и не находился под моим присмотром. Если свидетели утверждают обратное, они ошибаются»[430]. В ответ на новые улики, указывающие, что он расписался за 20 ящиков отравы, Капезиус внезапно заявил, что это было для комиссии Красного креста, приехавшей в Освенцим, и что в ящиках хранился заменитель овальтина (овальтин – молочный ароматизатор из сахара и сыворотки – прим. переводчика)[431].

Кюглер перешел к отборам; Капезиус знал, что у прокурора множество показаний свидетелей, которые были знакомы с аптекарем задолго до того, как увидели его на платформе в Освенциме. Капезиус повторил, что говорил всегда: «Я ни разу не участвовал в отборе на платформе». Затем добавил новую деталь, которая продемонстрировала тщательную подготовку со стороны Штейнакера: адвокат научил клиента излагать события в наиболее благоприятном для себя свете. Капезиус утверждал, что иногда, когда он оказывался на станции, «вещи заключенных уже успевали оттуда убрать. В таких случаях нам приходилось ждать разрешения увезти багаж. Иногда во время ожидания я разговаривал с знакомыми врачами. Я знал по имени около 3 тыс. еврейских врачей из Румынии благодаря работе на IG Farben».