На следующий день поступило распоряжение о возвращении в столицу. Но Поливанов лично позвонил начальнику МУРа:

— Мы не можем этого Грека упустить. Надо по нему доработать.

— Ладно, дорабатывайте.

В результате уехали все, кроме Поливанова и верного Маслова.

— Без смершевца как-то скучно, — отметил Маслов. — Веселые у него истории были.

— Ну да. Как в сорок четвертом двоих гопников, застигнутых на месте преступления, собственноручно в поезде расстрелял, — хмыкнул Поливанов.

Ганичев любил рассказывать всякие байки, от которых не по себе становилось. И самое главное — он никогда не врал. Все было на самом деле.

— Я вот тебе командировку продлил, — сказал Поливанов. — А жена с дочкой тебя не забудут? Неизвестно ведь, сколько еще просидим.

— А и забудут — я напомню, — хмыкнул Маслов. — В крайнем случае паспорт со штампом о регистрации брака покажу. Зато без меня вам, босс, здесь будет скучно и тоскливо.

— Это уж да. Веселья от тебя хоть отбавляй.

— Да и не справитесь.

— Ну ты нахал…

Несколько дней прошли в трудах праведных — москвичи рассылали запросы, телеграммы, поднимали старые дела. Опять накапливалась срочная информация, которую надо проверять.

— Где-то он должен был в Свердловске хорониться, — сказал Абдулов, глядя на фоторобот Грека, пришпиленный к школьной доске в кабинете. — Мог и за городом.

— Братья говорят, что в городе лежка у него была, — произнес Поливанов.

— Да ладно вам, — отмахнулся Маслов. — Наверняка давно свалил на четыре стороны. Весь город знает, что убийц взяли. Так что делать ему здесь больше нечего.

— Город перекрыт был, — возразил Абдулов.

— Но не на чугунный же замок закрыт.

— Поглядим, — Абдулов открыл папку и углубился в изучение копий протоколов показаний обвиняемых, касающихся своего соучастника.

Он чувствовал, что что-то упустил. Есть рядом какая-то зацепка, которую не использовал.

— Так, рост средний. Все среднее. Глаза злобные, — читал он вслух. — Все лирика. Даже татуировок нет приличных.

— Странно это немножко, — лениво произнес Маслов. — Обычно блатные — как дети малые, которым цветные карандаши дали. Пока всех себя с ног до головы не изрисуют — не успокоятся.

— Значит, давно уже решил даже таких следов не оставлять, — сказал Поливанов. — Татуировка у блатных — как паспорт у паспортного стола. Там вся биография.

— Таксист говорит, что у Грека на кисти правой руки татуировки сведены, — напомнил Маслов.

— Сведены, — согласно кивнул Абдулов. — И на плече одна татуировка… Одна…

Вдруг его как громом поразило:

— Братцы, а я ведь видел его!

— Кого? — не понял Поливанов.

— Грека.

— Во сне? — хмыкнул Маслов.

— Наяву! Даже за руку держал.

— Ну-ка, выдай порцию откровений, — потер руки Маслов.

Абдулов немного сбивчиво объяснил, при каких обстоятельствах видел похожего человека. Взяли его около вокзала. Паспорт был при нем. Здраво отвечал на вопросы.

— И куда ты его дел? — спросил Маслов.

— Оперативнику сказал, чтобы срочный запрос сделал в паспортный стол. И потом бы сфотографировал и отпустил — оснований держать не было.

— И что?

— Я звонил потом проверить. Опер сказал — все нормально, подтверждение из Воронежа пришло. Есть такой.

— А фотография? — подался вперед Поливанов.

— Вот не знаю — сфотографировал он его или нет.

— Так, давай машину, и в это отделение едем.

С местным оперативником они не увиделись — он вчера ушел в отпуск. Но человеком оказался добросовестным, клиента сфотографировал и поместил в альбом по разряду «подозрительные лица» с указанием паспортных данных.

В тот же день все находящиеся под стражей бандиты опознали по фотокарточке Грека.

— Он, сука. Нашли? — спросил Куркуль.

— Найдем, — заверил Поливанов. — Скоро.

— Это хорошо. Это правильно…

Это уже было немало — теперь они имели фотографию подозреваемого и паспортные данные, которые были наверняка липовыми. Точнее, гражданин с таким номером паспорта и данными жил на свете, но никакого отношения не имел к преступному миру.

— Там еще что-то было, — сказал Абдулов, когда оперативники вернулись в кабинет.

Он уселся за стол, положил перед собой толстенный, на три четверти исписанный блокнот, в который заносил всю важную и не особенно важную информацию, и принялся его листать, иногда тщетно пытаясь разобрать свои каракули.

— Столько сведений, — пожаловался он. — Голова пухнет. И память отказывает.

— Это ранний маразм, Серджио, — заверил Маслов. — Но не бойся, от него уже таблетки изобрели.

— Или позднее взросление, — хмыкнул Абдулов, копаясь в своем фолианте. — Вот, нашел… Гражданин сослался, что в Свердловске живет у некой Любови Норкиной, телефон ее давал… Вот номер… Она подтвердила, что это на самом деле так.

— Вот и лежбище его! — воскликнул Поливанов.

Дальше все было делом техники. Установили, что телефон установлен в частном доме на окраине города. Хозяйка Норкина Любовь Алексеевна, ранее неоднократно судимая, имеет кличку Норка. В последнее время вроде завязала и работала на дому портнихой.

Разведчики, которых послали на адрес, объявили, что никакого постороннего шевеления в доме не наблюдается, похоже, хозяйка живет одна. И сейчас находится в доме.

Когда опергруппа заявилась к ней с постановлением на обыск, Норкина начала ломать комедию — мол, ни за что ни про что простую советскую девушку мучаете. Судимости все сняты, и она честная теперь.

Ее доставили в Управление, где в кабинете Поливанов объявил о задержании.

— За что?! — взвилась она.

— Пока за укрывательство особо тяжкого преступления. А дальше поглядим.

— Какое преступление?

— Хватит ломать комедию. Все вы знаете. Где Грек?

— В Греции, — с вызовом произнесла она.

— Ну да. Как говорил грек-кондитер Дымба в «Свадьбе» Чехова: «в Греции все есть».

— Именно. Какое такое укрывательство шьете? Даже представить себе не могу. В страшном сне.

— Страшных снов у тебя, ласточка, будет теперь много, — Поливанов пододвинул стул и уселся рядом с ней. Он понял, что официальный тон ничего не даст, включил другой режим — мол, сыщики и блатные все одним миром мазаны, просто одни бегают, а другие ловят. — У тебя Грек жил. Ты это по телефону подтвердила оперативнику, который тебе звонил.