— Я вся внимание.

— Тугоедов где? — спросил участковый.

— Дома, наверное, — недоуменно произнесла женщина. — У себя. Вон его дверь, — она указала на квартиру напротив.

Поливанов кинул злой взгляд на сконфузившегося участкового.

Они обернулись к добротной, из хорошего дерева двери. Поливанов прислушался — из-за нее доносилось какое-то шуршание.

Если Тугоедов в глазок увидел, что происходит на лестничной площадке, — вся конспирация к чертям.

Сейчас сиганет еще с третьего этажа, прямо в объятия вооруженного «ТТ» водителя.

— Вова, твой выход, — кивнул Поливанов.

Маслов подошел к двери. Эх, любил он это занятие. Крякнув, он с размаху высадил ее богатырским ударом ноги. В новых домах не было дверей, которые способны противостоять его напору. Вот в сталинских — другое дело, там скорее ногу сломаешь.

Дверь с треском вылетела. Маслов рванулся вперед. За ним — Поливанов с Абдуловым.

События понеслись с нарастающей скоростью. Захват — это быстрота и натиск. Бандиту нельзя дать опомниться и схватиться за ствол или нож. Вперед!

На кухне мелькнул атлетический силуэт на фоне окна. Маслов бросился на него, с криком:

— Милиция, к стене!

Верзила на кухне схватил с плиты кипящий чайник. И готов уже был ошпарить нежданного гостя.

Маслов влетел на кухню, ногой выбил чайник, улетевший в раковину, при этом каким-то образом никого не ошпарив. Удар кулаком в лоб — и верзила врезался в холодильник, сполз на пол. Хорошо еще в окно не вылетел.

Тугоедов отключился на несколько секунд. Этого хватило, чтобы замкнуть на нем черные чугунные казенные наручники.

— Что, собака, отбиться хотел? — Маслов часто дышал, адреналин гулял в крови после броска.

— Вы кто? — застонал Тугоедов.

— Кара небесная. Советская милиция. Вставай. Поехали. Будешь явку с повинной писать…

— Я ничего не сделал!

— Вот и расскажешь, что именно ты не сделал. Дальше бумаги, обыск, протоколы задержания.

Рутина. Основное сделано — убийца в руках оперов.

Минут через пятнадцать после этого вторая группа захвата вышла на старшего Калюжного. Тот, еще не подозревая обо всех каверзах бытия, с утра пораньше выполз из дома с ведром и направился к водяной колонке. Где и был встречен оперативниками. Лейтенант Парфенов, чемпион России по самбо, спеленал его как ребенка. Куркуль для порядка крикнул что-то типа «волки позорные», но был образумлен такой увесистой оплеухой, что мигом успокоился и молчал как рыба, вплоть до Управления.

От группы Ганичева пока вестей не поступало.

Любаша ворвалась в дом, бледная и взволнованная.

— Что, пожар? — осведомился Грек, лежащий на диване и разглядывающий заморское житье-бытье в красочном журнале «Америка».

— Взяли твоего Куркуля!

— Как? — не понял Грек, присаживаясь на диване.

— Сегодня рано утром. Менты. Надька говорит, вся улица шумит. Утром он пошел с ведром, ему это ведро на голову и надели. В черную «Волгу» усадили.

— В черную «Волгу»?

— Вот именно. Обычно менты воров все больше на трамвайчике возят или на мотоцикле. А здесь, как за принцем, машину прислали.

— Черная «Волга». Черный ворон, я не твой, — невпопад брякнул Грек, собираясь с мыслями.

Засыпались. Вряд ли Куркуля по какому другому делу с такими почестями повезут. Значит, за того еврея. Все, конец пьесе. Занавес. Артистам пора покинуть сцену. Кому в холодную камеру и под расстрел. Кому опять на вольные просторы.

Мысли эти еще метались в голове, а Грек уже встал и лез в тайник, где у него хранились все заначки.

Бежать так бежать. Не в первый раз. Будут и другие спектакли…

Жальче всего, что с инкассаторами не срослось. Да и подельников он на крови натаскал, от них еще польза могла быть. Тде он еще таких чертей найдет? Но ладно, все это посторонние размышления. Как есть, так и есть. Сейчас главное бежать быстрее и подальше. Он не раз просчитывал, как лучше исчезнуть из города, если все пути перекроют. Вот сейчас и проверит, насколько его думки умные были.

Жалко, пистолет остался у Куркуля. С «ТТ» сейчас куда бы легче было. Но ничего, волыну он себе добудет — придется просто почикать еще одного мента или кто там попадется.

Так, сколько у него времени на все про все?

Несколько часов ментам понадобится, чтобы расколоть братьев, — Таксиста наверняка тоже взяли или возьмут в ближайшее время. Они расколются — в этом Грек ни на секунду не сомневался. Хорошо, что они не знают, где он хоронится. Это ему дает какую-то фору. Эх, знать бы, когда его начнут ловить по-настоящему.

— Легавые, — прошептал он. Поэтому их и называют так, что нюх острый и бежать долго могут, пока не настигнут.

А он умеет уходить от них. Он всю жизнь уходил. И, как правило, выигрывал.

Грек посмотрел на Любашу, съежившуюся под его взглядом. А что с ней делать? Пришить, что ли? Слишком много о нем знает. Если менты загребут ее, она молчать не будет, чем бы он ей ни грозил. Слишком у ментовки доводы убедительные.

— Не надо, Грек, — умоляюще произнесла она, догадавшись, какую он ей готовит участь.

Он подумал. Возиться с Норкой сейчас не с руки. Вон как насторожилась. А вдруг поднимет визг на всю округу. Уже готова заорать… Ладно, пускай живет.

— Если кому обо мне брякнешь, — произнес он угрожающе, — кожу с живой сдеру и солью посыплю… А так живи, Любаня. И не поминай лихом…

Таксисту было тяжко. Он не раз просыпался в поту и снова забывался давящим сном. Ох, этот деревенский самогон. И селюки эти гостеприимные — не отвяжешься от них.

Смутно он вспоминал вчерашнюю пьянку. Утром приехал в Курятино для исторического выяснения отношений с женой. Попер на нее буром — мол, жена ты мне или не жена? Потом разговор увяз в мелочном выяснении отношений, взаимных претензиях и в истериках — уж чего-чего, а заламывать руки и истерить жена умела хорошо. Хотел он ей дать по шее, так теща и дочка в крик изошли.

В общем, как было не раз, плюнул он на весь этот женский колхоз и отправился к Евсеичу — соседу, с которым иногда общался за жизнь. Потом еще соседи понабежали, на городского гуся посмотреть и узнать, что в Свердловске делается. На столе были самогонка, вареная картошка, соленья. Пьянка не могла не удаться.

Пили, ели и, конечно, до хрипоты и крика спорили. Мужики с важным видом принялись ругать власть, матерно пройдясь по кукурузнику, то есть по Хрущеву, при котором в колхозах стало хуже, чем в войну. Подсобные хозяйства таким налогом обложили, что после фининспекторов, которые каждую яблоньку описали, дешевле стало все повырубить. И реформа эта денежная 1961 года боком вышла. И кукуруза эта, чтоб она вся на корню сгнила. И деревни стали сокращать, всех в дома решили собрать пятиэтажные — агрогорода, говорят. А зачем все это, если крестьянин ближе к земле быть должен?