– Найн! – вскрикнул он. – Нихьт шиссен! Нихьт шиссен!

– Вот так-то… Все тут будете лежать! Вся твоя гренадерская рота! – И Старчак толкнул немца к яме. – Так что пойдём, обер-лейтенант, выпьем по маленькой. А будешь дурить, прикажу тебе на кол посадить. Ты, по всему видать, человек образованный. Может, даже из аристократов. Потомок Зигфрида Великого должен знать, как расправлялись с завоевателями восточные варвары. Переведи ему это, курсант. Всю мою лекцию от слова до слова. Переведи: посажу как вора, посягнувшего на чужое. Пусть подумает. Так и скажи: или в штаб фронта, или – на кол!

Курсант перевёл. Старчак опять включил сигнальный фонарик, направил его на лицо немца. Обер-лейтенант некоторое время молчал. Потом вскинул подбородок, обвёл взглядом своих неприятелей, что-то сказал коротко, щёлкнул каблуками и сделал едва заметный поклон.

– Он требует, чтобы господа русские офицеры, так он сказал, отнеслись к нему, офицеру германской армии, с подобающим уважением и… и тем благородством… на которое они способны…

– Ну-ну, требует он… – усмехнулся Старчак и выключил фонарик. – О благородстве вспомнил, об уважении. Видел я их благородство… на которое способны они. Под Минском. Танками давили обозы с нашими ранеными. Госпиталя, которые не успевали эвакуироваться, вырезали до последней санитарки. Это не переводи. Скажи, что его жизнь или смерть сейчас зависит от готовности отвечать на поставленные вопросы. Всё, ведите.

Теперь немец смотрел на переводчика с нетерпением и как на своего спасителя. Внимательно выслушал, покачал головой и попросил ещё выпить.

– Чего он хочет? – догадался Старчак.

– Выпить.

– Ну, вот, давно бы так.

Немец показал, что он – командир 6-й гренадерской роты 19-й танковой дивизии обер-лейтенант Вейсс, что их полк идёт в авангарде 57-го моторизованного корпуса, что некоторое время они были во втором эшелоне, в резерве. Потом были переведены в первый. Основные силы ушли к Износкам, севернее. Вдоль шоссе атаковал танковый батальон, который потерял много танков и бронетранспортёров и теперь отведён. В ротах других батальонов осталось меньше половины списочного состава. Корпус сейчас возвращается в район Юхнова, производит перегруппировку и готовится к наступлению.

– Он говорит, что этого наступления мы уже не сможем сдержать, – перевёл курсант.

Допрос, вопросы Старчака и ответы обер-лейтенанта тут же записывали. Старчак переспрашивал номера частей, уточнял численный состав подразделений, количество исправных танков, порядок обеспечения подвоза.

– Завтра ин Москау тшай пичь! – продекламировал немец, снова вскинув голову и улыбнувшись холодным, надменным взглядом. Видимо, он уже догадался, хотя бы по петлицам допрашивавших его, что русских войск на этой стороне Извери мало. Вот почему так свободно он говорил о потерянных танках, явно преувеличивая их количество.

– Да он над нами издевается! – спохватился один из офицеров-артиллеристов.

– Во тебе, фашист, а не чай в Москве! – сказал командир роты 108-го запасного полка и сунул под нос немцу здоровенный кулак. – Тут твоя чайная. А другой не будет. Шлёпнуть бы его, товарищ капитан, и время понапрасну не терять.

– Он нужен в штабе фронта. Что он говорит?

– Он говорит, что не фашист.

– А кто же он? Честный германский рабочий-коммунист?

– Он твердит, что не фашист.

– А почему он тогда командует ротой и ведёт её на Москву?

– Он говорит, что таков приказ командования, и он обязан его выполнить.

– Приказ командования…

Уже рассветало, когда обер-лейтенанта снова вывели из душной землянки. Двое разведчиков сопровождали его. В это время за лесом в стороне Юхнова послышались далёкие удары, и через мгновение тяжёлые снаряды с шелестом пролетели высоко над деревьями и упали в тылу, где-то на поле. Там сразу загорелся стог соломы. Встало, закачалось высокое зарево.

– Полевые гаубицы, – сказал один из разведчиков. – Сто пятьдесят, не меньше.

Следующая пара снарядов разорвалась ближе.

– Пристрелка.

– Опять…

Немец привстал. Он смотрел на запад, где уже виднелись очертания леса, поляну, уходящие в глубину, и заросшая ивняком лощина внизу, которую разрезала наискось, к мосту, чёрная полоска реки. Немец всматривался в неровную линию траншеи, которая кое-где прерывалась завалами, на затоптанный, изрытый минами и только кое-где восстановленный бруствер, за которым ниже по всему склону лежали тела его гренадеров. Русские не всех успели убрать. Вчера он потерял здесь большую часть своей роты, самых лучших солдат. С ними он воевал в Греции, во Франции и в Польше. Но нигде рота не несла таких потерь. Его солдаты всегда шли в авангарде успешно наступавшего полка. На их счету было самое большое количество побед, отличий и наград. Тут же, на этой небольшой речушке, где у противника (теперь обер-лейтенант видел это собственными глазами) нет ни сколько-нибудь основательных оборонительных сооружений, ни тяжёлого вооружения, ни поддержки авиацией и танками, – именно тут его рота попала в столь тяжёлое положение, что за несколько минут оказалась буквально вырубленой, искромсанной, как вон тот молодой лесок на пригорке.

Обер-лейтенанту стало невыносимо жаль своих солдат, своих несокрушимых, с кем он совершил дальний и трудный поход, который вот-вот должен был увенчаться вступлением в столицу противника или уничтожением её с расстояния выстрела тяжёлого орудия, как о том говорил фюрер. Сколько же драгоценной немецкой крови пролилось здесь, на этом невзрачном русском пригорке! Они, лежащие там, уже не передадут свою кровь потомству. Здесь прервалась цепь, тянущаяся с незапамятных времён в отдалённое будущее германской расы. Здесь уничтожена тайна творения. Здесь прервана пулями этих русских божественная воля и священное наследие отцов. Он указал рукой туда, в овраг, и начал торопливо говорить о том, чтобы прибрали тела, что нельзя оставлять убитых не похороненными, что они пали как воины и достойны погребения, что сейчас взойдёт солнце и тогда…

– Милитерише эрен эрвейзен!.. Эрен эрвейзен!

– Пош-шёл, гад! Милитерише… Живей двигайся, милитарист проклятый! – скомандовал один из разведчиков и с ожесточением сунул немцу в затылок холодным дулом ППШ.

Тот вскочил и побежал по стёжке, ведущей в русский тыл. Там, в густом молодом березняке, совершенно не тронутом войной и теперь мирно спавшем в дымчатой росе, стоял замаскированный мотоцикл. Разведчик, который так больно толкнул ему в затылок автоматом, раскидал берёзовые ветки и сказал своему напарнику:

– В овраг бы эту гниду, а не в Подольск.

– Ты что, Кузьма, и думать не смей, – отозвался другой разведчик. – Нас тогда самих в овраг отведут. Понял? Капитан приказал доставить его в целости и сохранности со всеми документами и бумагами. Отвечаем головой.

– Да понял, понял, – угрюмо отозвался Кузьма, бережно придерживая под мышкой автомат. – Сейчас бы спали… А тут – вези этого обера. В Подольске его небось действительно кофеем поить будут.