— Я сделала эту фотографию на Рождество, — Рагнарин машинально подсчитывает: одиннадцать дней назад. — В Турции празднуют по-другому.

Будь он способен выдавить хоть слово, он бы донес до Савелян, что в курсе.

— В общем, седьмого января у Янки была официальная помолвка.

В груди Рагнарина происходит очередной взрыв. Языки пламени ползут к горлу, поднимаются на плечи, охватывают спину и руки.

— Она отказала Йигиту прямо на церемонии. Я не знаю… Яна была такой странной… Тихой. Потерянной. Апатичной. А потом, в самый ответственный момент, когда все ждали ее ответ, будто взорвалась. Выпалила много ненужной информации. Рассказала о ваших отношениях. При всех, понимаешь? Среди турков такой шок стоял! Это позор не только для нее. Для всей семьи. Господи… — смахивая сбежавшую слезинку, громко шмыгает носом. А потом вдруг начинает реветь по-настоящему: — Сначала Яну ударила мать жениха… А потом, уже в спальне, дядя Мехмед… Я… — размазывает по щекам обильные потоки слез. — Я думала, он убьет ее…

Денис смотрит на Маринку, не мигая. Выкатив от шока глаза. Последнее не укладывается в его голове. Никак.

Заторможенно двигаясь, тянется к пачке с салфетками и бросает ее на стол перед девушкой. Сам же поднимается и на негнущихся ногах отходит к окну.

Закуривает безотчетно. Весь процесс не прослеживает. Приходит в себя только после глубокой затяжки.

— Где она сейчас?

— Про Москву, понятное дело, и речи теперь быть не может, — гундосит Марина, беззастенчиво сморкаясь. — Учеба окончена. Да что там… Ее не выпускают из дома.

— Как это исправить?

— Жениться.

«Мать вашу…»

«Вот так прямое и абсолютно бесхитростное предложение…»

Просто в лоб.

— Но сделать все нужно по правилам. Это важно для ее семьи. Ты должен просить руки вместе со своими родителями.

В сознание проносится Янкино давнишнее:

«А если ради меня?»

В этот раз ему уже не нужно думать так долго, как в первый.

Пройти по краю ради нее? Пройдет.

* * *

Дверь в комнату открывается, и Яне приходится спешно подняться с кровати. Неподвижно замирая у подножья, она настороженно наблюдает за приближением отца. Он пришел к ней впервые со дня несостоявшейся помолвки. Осунувшийся и сгорбленный, словно старик, которым по возрасту еще не является.

Правду мать говорила, утверждая, что отец очень тяжело переживает произошедшее. Теперь и Яна это видит.

— Здравствуй, папа.

Легким взмахом руки Мехмед дает дочери разрешение ложиться. Когда она укладывается, накрывает пледом. Сам садится рядом. Протягивая руку, невесомо касается бледной щеки. Хорошо, что отек уже спал. Если бы увидел своими глазами… Не выдержал бы.

Яна, не мигая, смотрит в искаженное мукой лицо, пока взгляд отца не становится стеклянным.

— Что же ты наделала, дочка… Что же ты наделала… — выдавливает он, тяжко вздыхая.

Молчит. Что тут скажешь? Не стыдится она своих чувств. Даже если бы был шанс вернуться назад, определенно, поступила бы точно так же. С радостью прожила бы каждую секунду рядом с Рагнариным. Только врать не стала бы. Возможно, тогда бы ее жизнь не казалась такой же разрушенной, как сейчас.

За отца больно. Именно его страдания доводят Яну до слез. Думала, что не простит побоев… Прощает. Прижимаясь к шершавой ладони, беззвучно плачет. Эти слезы ощущаются какими-то особенно горькими и горячими. Не приносят облегчение.

— Что мне сделать? Как помочь тебе, дочка?

— Отпусти меня в Москву. Отпусти… Если здесь у меня нет будущего…

— Нет, Айна, — сурово обрывает мужчина, возвращая в голос твердость. — Нельзя.

— Отдай мне хотя бы телефон.

— Нет.

— Выпусти меня из этой коробки… — шепчет девушка, захлебываясь отчаянием.

— Я поступаю так ради твоего блага, — отнимая ладонь, Мехмед отворачивается. — Ты же знаешь, с чем столкнешься, выйдя на улицу.

— Мне все равно! Пусть хоть все на свете от меня отвернутся! Перейдут на другую сторону улицы… Без разницы! Мне же дорога шире будет!

— Айна…

— Я к морю хочу! — выкрикивает Яна с таким пылом, словно от этого зависит ее жизнь. — Папа, пожалуйста… Я же здесь задыхаюсь…

— Тише, Айна. Тише, — цокая языком и качая в такт этим звукам головой, поднимается.

Машинально отряхнув брюки, возмущенно взмахивает руками, вознося их к потолку, будто к небу.

— Аллах-Аллах… Тихо, девочка. Тихо.

Напускает на лицо привычную суровость.

— Завтра мама даст тебе работу по дому. Будешь помогать в кухне. Или вышивать.

— Я ненавижу вышивку, — едва не взвывает девушка, садясь на постели. — У меня плохо получается. Ненавижу! Ненавижу!

Мехмед от столь эмоционального всплеска лишь отмахивается.

— Будешь стараться, получится.

Полночи Яна проводит у окна. Из ее спальни не видно моря. Но у нее все еще остается небо. Вглядываясь в его прекрасную темноту, невольно ежится, обхватывая себя руками.

— Как же ты высоко… Как далеко… Не дотянуться… — шепчет тихо, будто завороженная.

«Найди меня…»

«Верни меня…»

«Я же без тебя не могу, Раг…»

«Я же только твоя…»

«Я люблю тебя… Денис Рагнарин… Я тебя люблю…»

Разве может быть такая любовь безответной? Разве так она заканчивается? Как перестать ждать, если внутри упрямо тлеет надежда на то, что он приедет?

Это, безусловно, наивно и глупо. Рагнарин не знает, где она находится. Да и не стал бы он ее искать, после всего, что произошло. Ясно дал понять, что отношения закончены.

— Запомни, котенок. У каждого есть право быть именно тем, кем он хочет быть.

«А я хочу быть твоей…»

«Так хочу!»

Больше всего на свете. Ничего другого ей не надо. Ничего. Если солнце больше не взойдет, если не увидит больше никогда моря, если утро никогда не настанет — все это неважно.

«Прости же меня, Раг…»

«Слышишь?»

«Найди в себе силы…»

«Я люблю тебя…»

«Больше жизни».

Следующий день проходит веселее, чем тусклая череда предыдущих. Вся работа, которую Яне поручает мать, конечно, невообразимо скучная. Но в кухне находится телевизор, который она, не дожидаясь позволения со стороны отца, включает, как только ее зовут вниз. У них нет Netflixa или чего-то отдаленно подобного, но есть каналы, на которых показывают турецкие сериалы.