— Не уверена, что тебе стоит это смотреть, — хмурится выкладывающая на стол овощи мать.

Янка не успевает возразить. Готова начинать канючить, когда за нее вдруг вступается отец:

— Пусть смотрит. Хуже уже не будет.

— Как скажешь, — не слишком довольно бубнит Наталья, но спорить с мужем не решается.

Дождавшись, когда он уйдет в пекарню, отчужденно выдает дочери первые поручения:

— Перемели мясо. Начисти овощи и фрукты. Когда все будет готово, позовешь. Я буду на улице.

— Хорошо.

— А потом… Отец велел показать тебе вышивку.

— Мама, пожалуйста, — порывисто восклицает Яна. — Я лучше пойду во двор работать.

— На улицу тебе нельзя. Да и нет там зимой для тебя работы.

Поникнув, девушка медленно втягивает носом воздух и склоняет голову вниз.

— Так что, когда закончишь на кухне, возьмешь вышивку и отправишься в свою комнату до вечера.

— Вы решили меня до конца жизни наказывать? — интересуется тусклым тоном.

— Ты на нас с отцом вину не перекладывай. Представляешь хоть, каково нам? Голову на улице стыдно поднять! — выпаливает Наталья, надевая поверх легкой домашней куртки рабочий халат.

— Мам, ты-то не смотри на меня так… — не сдержавшись, молит Яна, хватая ее за руки. — Ты же не такая, как они.

— Кто они?

— Турки. Мусульмане. Арсиновцы, — расстроенно перечисляет девушка.

— Они? — хмыкает мать, впервые за день улыбаясь. Обнимая дочь, выдыхает с неясной ей тоской: — Так ты — одна из них.

— Я не такая. Нет, — мотает головой, прижимаясь крепче. — И, знаешь что, во всем этом нет моей вины. Просто я другая. А то, что мне навязывали двадцать лет…

— И кто это тебе навязывал?

— Вы все!

— О, как ты заговорила! Не ожидала.

— Не обижайся, мам. Я другая. И это не равнозначно слову «плохая».

— Я не говорила, что ты плохая.

— И даже если мне всю жизнь придется быть изгоем, я бесконечно счастлива только от того, что никогда не буду женой Йигита! Женой кого-либо, кроме…

— Кроме?

— Неважно.

— Нет, важно, — настаивает Наталья, отстраняясь, чтобы заглянуть дочери в глаза. — Почему ты так упорно скрываешь, кто этот мужчина?

— Потому что его имя вам ничего не даст.

— Может… Он бы мог взять тебя в жены?

Янка лишь отчаянно мотыляет головой.

— Почему? Он обманул тебя?

— Нет. Он мне ничего не обещал.

Из уст матери выходит тягостный вздох. Хотя она пытается снова улыбнуться, не получается. Потрепав Янку по макушке, идет к двери, добавляя уже на ходу:

— В таком случае лучше тебе забыть о нем. В Москву ты никогда не вернешься.

Сдерживая набегающие на глаза слезы, Яна с силой жмурится. Задерживает дыхание, придерживая ладонями колотящееся за грудной клеткой сердце.

Несуразный совет. Невыполнимый. Рагнарин ведь навсегда внутри нее. Навсегда.

— Не забуду, мама. Нет такой возможности.

Рассвет, планомерно разбивая ночную темноту, забирает навязчивые образы подсознания. Стоит Рагнарину открыть глаза, их тут же замещают материальные. Некоторое время наблюдает за тем, как фотоизображения становятся четкими. Поднимается с кровати, когда различимой оказывается каждая черточка девушки.

Ночи ожидаемо сокращаются, вот и сегодня часы показывают на несколько минут меньше, чем на прошлых выходных.

После ряда утренних процедур, спускаясь на первый этаж, с привычным беспристрастием прокручивает в голове план на день.

Приготовив кофе, набирает по громкой связи Лену.

— Доброе утро, Денис Витальевич!

— Доброе, Лена. Порадуешь?

— Порадую. Справка из ЗАГСа будет сегодня после десяти. Раньше никак. Выходной, а мы вчера поздно позвонили.

— Подходит. Дальше.

— Дальше. Билеты забронировала на послезавтра. Прямой рейс. С пересадками было ближе. Но, вы же сказали, чтобы максимально комфортно для Виталия Дмитриевича и Натальи Ильиничны…

— Хорошо. Все правильно.

— Нотариально заверенные переводы документов ждем к вечеру. Ну и остальное завтра к обеду — сто процентов.

— Молодец, Лена.

— Спасибо, Денис Витальевич, — довольно выдыхает девчонка.

— Все. На связи.

— Отличного вам дня!

— Взаимно.

Допивая кофе, спускается на парковку. Садится в машину. Включает зажигание и инстинктивно замирает.

Сердце торопится жить. Который день бьется в одинаковом ритме. Учащенном. Обмануться бы, что слишком крепкий он кофе пьет…

Вот только по радио снова Янка.

Гоголь звонит едва ли не каждый день. Расписывает, как все удачно получается. Что Ra’Яна наверху какого-то там чарта, и надо по горячему рвать дальше.

— Как только она будет в Москве, мы заедем.

— Ну, давай, Раг, не подведи.

Переключить волну не хватает сил. Хотя прямо сейчас ее голос наждаком проходится по всем нервным окончаниям. На фоне разлуки и очевидного беспокойства текст обретает совершенно иной смысл.

Трудно не возвращаться к тому моменту, когда Яна стояла за стеклом… К тем часам и минутам, когда они были счастливы.

Невозможно забыть, как двигаются ее губы и что при этом выражают глаза. Нереально отпустить ощущения, когда она прикасалась к его коже.

Оставила Янка вечные следы. На каждой клетке.

По подсказке Григория, Денис находит родителей в оранжерее. Среди обилия цветов и зелени первым замечает важно восседающего на винтажном диване отца. Он, как обычно по субботам, читает газету. Мать находится чуть в стороне. Стоя на коленях, с блаженной улыбкой копается в земле под каким-то растением.

— Доброе утро!

— Доброе утро, сын, — почти в один голос приветствуют отпрыска Рагнарины.

Виталий Дмитриевич приподнимается, чтобы пожать сыну руку. Наталья Ильинична встает, чтобы поцеловать в щеку. Отстраняясь, впивается удивленным взглядом.

— С каких пор ты куришь?

— С недавних.

— Что еще за блажь? Бросил же еще в университете. Зачем снова начинать?

— Мам, — смотрит, давая понять, что приехал не за нотациями.