— Ненавижу, — выдыхаю на эмоциях и пытаюсь найти свои очки.

Они свалились с лица из-за рывка, оставив меня без защиты. В первое мгновение я чувствую себя обнаженной, я не хочу смотреть глаза в глаза, не хочу подпускать его еще ближе. Я упираюсь спиной в жесткий выступ, который разделяет заднее сиденье пополам. К счастью, машина внутри напоминает круизный лайнер, здесь так много места, что мы с Макаровым не соприкасаемся, занимая всего одно место.

Но он все равно отступает. Спускается в нишу для ног, но из-за большой разницы в росте все равно остается со мной на одном уровне. Я инстинктивно подбираю ноги и смотрю на улицу через тонированное окно.

— Отпусти его, — произносит Макаров. — Ира…

Я не сразу понимаю, что до сих пор держусь за ремень безопасности. И с такой силой, что пальцы уже ноют.

— Я, может быть, хочу придушить тебя им. Жду подходящий случай.

Он щурит глаза.

Глядит на меня с непонятными мне эмоциями. Я только вижу, что черты его лица заострились, и что он неотрывно следит за мной, будто вселенная замкнулась на моей фигуре. А эмоции между нами продолжают играть в невидимый пинг-понг, они резонируют и распаляют друг друга по кругу.

— У тебя слишком слабые руки для такого, — наконец, отвечает Алексей.

Он делает выпад и перехватывает ремень чуть выше моей ладони. Он рывком наматывает его на кулак, заставляя жалобно скрипнуть катушку. Я разжимаю пальцы.

— Лучше дай пощечину или расцарапай мне лицо в кровь.

— Я не умею. Я не из таких девушек. У меня ногти слишком короткие.

— Но ты злишься на меня.

— Нет, — я качаю головой. — Я тренирую безразличие.

— Хватит, Ира. Я же вижу, и я заслужил.

Он делает еще оборот, и полотно ремня жестко впивается в его кожу. Мне неприятно смотреть на то, как белеет его плоть, лишенная кровотока, но я почему-то не могу отвернуться.

— Я не понимаю тебя, Макаров. У тебя была сделка века, ты выбрал ее. Хорошо. Что теперь-то? Тебе стало скучно? Захотелось другую игрушку? Ты недоиграл со мной?

— Мне херово без тебя, вот что!

— Ах, вот оно! А я должна быть польщена? В твоей голове сложился такой пазл? Нет, не смей!

Я пытаюсь извернуться, но куда там! Алексей сжимает ладонью мою голень и подтягивает меня к себе. Ему удается до обидного легко управлять моим положением. Кожаная обивка совершенно не подходит для сопротивления — зацепиться не за что, наоборот, чувствуешь себя как на катке. Я останавливаюсь лишь в тот момент, когда до лица Макарова остается несколько жалких сантиметров, а моя ладонь упирается в его грудь.

Как красный флаг.

Он совсем потерялся в своей Корее.

С Полиной ему это сходило с рук? Хватать, выворачивать, сжимать?

Я распаляюсь, а вот в глазах Алексея злость моментально погасает. Он замирает на мгновение, когда я оказываюсь на расстоянии поцелуя, и меняется на глазах. Его взгляд становится мягче и напоминает о тех хороших моментах, которые были между нами. Еще мгновение и он вновь тянется ко мне. Его раскрытая ладонь почти касается моей щеки, но я все-таки ударяю его.

Звон пощечины расходится по салону.

Макаров замирает.

Теперь между нами звенит тишина.

И лишь наплывы дыхания немного оживляют ее.

— Давай еще, — произносит Макаров и подхватывает мою ладонь.

Он вновь поднимает ее к своему лицу и действительно ждет, что я сейчас размахнусь и сделаю второй выпад.

А собственно почему нет?

Почему?!

Если на сердце открывается рана, до которой он все-таки добрался.

Расковырял.

Я отворачиваюсь, чувствуя, как чувства вдруг утекают к другому полюсу. От злости к слезам. Я несколько раз часто моргаю, чтобы удержаться. Но как это сделать, когда он почуял мою слабость? Макаров дожимает и не думает отпускать мою ладонь. Наоборот, он обхватывает ее крепче, обдавая металлическим жаром.

Как сталь, честное слово.

— Я так хочу поцеловать тебя.

— Нет, — я качаю головой, но чувствую, что его голос, который стал ниже и глубже, задевает что-то глубоко внутри.

— Тише, малышка.

— Не называй меня так.

— Хорошо, — теперь его голос становится мягче. — Не буду.

Он тянет ко мне ладони, пытаясь приобнять. А меня накрывает непрошенным воспоминанием, как он успокаивал меня после похищения. Тогда я вышла из чужой машины и почти сразу оказалась в его сильных руках. Макаров был так нежен и предупредителен, что у меня перехватило дыхание.

Это же происходит сейчас.

Так не вовремя.

До странного пронзительно…

Казалось бы мы едва знаем друг друга, но те моменты, что произошли, запали глубоко в душу.

Как их вытащить?

Стереть?

Как не реагировать на то, на что откликается сама суть?

Крупная ладонь Алексея накрывает мою макушку. Он смелеет и притягивает к себе, заставляя уткнуться в свою грудь.

— Затянуть потуже? — спрашивает Виталий, выглядывая из-за моей спины.

Он так причудливо изогнулся, что его голова находится рядом с моей талией, а между его зубов зажат краешек кожаного ремешка.

— Я думаю, достаточно, — я придерживаю пальцами ремень, чтобы зубы стилиста меньше пострадали и вдыхаю поглубже. — Я никогда не выглядела стройнее, куда еще?

Это правда.

Кремовое платье с рукавами из легчайшего кружева создает утонченный светский образ. Мне хочется хорошенько повертеться перед зеркалом, да рассмотреть каждую деталь, но Виталий непреклонен. Он все колдует над мелочами и то и дело вспыхивает новыми идеями. Его бедные ассистенты сбились с ног. Он требует то другие туфли, то квадратный клатч вместо сумки, то украшения помассивнее.

— Скромность давно не в моде, — замечает Виталий. — Красивым женщинам нужны красивые украшения.

— Та цепочка с камешком очень красивая.

— А это камешек? — картинно хмурится Виталий. — Больше похоже на слезу несостоятельного мужчины. Только ужасный жмот может подарить такую цепочку своей женщине.

— А если она сама себе такую купила? Вкус у нее такой, — подшучиваю, упрямлясь. — Скромный.

— То это надо исправлять, — отрезает Виталий. — И срочно. Слышала, что говорят о джазе?

— Что?

— Чтобы его понимать, нужно развивать музыкальный вкус. Постепенно. Так и с ювелиркой. Если тянутся ручки к тщедушным колечкам без бриллиантов, нужно делать над собой волевое усилие и брать что-то такое, что может и для самообороны сгодиться.