Дага остановился на пороге и обмяк. То, что предстало его взору во дворе, было прелюдией к тому, что происходило в доме. Войдя в комнату, он об этом подумал. Сейчас он в этом уверился.

Во дворе застыли двое его людей. Здесь, на отполированных за годы досках пола, рядом с кроватью с отломанными боковинами и треснувшей спинкой лежал старик. У стены в окровавленных домотканых одеждах в безобразных, обычных для внезапной смерти позах замерли двое русских. У противоположной стены разместились еще двое, и это были его, Даги, люди.

Посреди комнаты лежал перевернутый чайник без крышки. Но самой главной достопримечательностью был не он и не трупы с огнестрельными ранениями.

В углу полусидя-полулежа расположился мужчина лет тридцати – Дага знал его, он был из его отряда. Его лицо, еще живого человека, представляло чудовищную маску. Кожа от него отстала лоскутами, пузырилась волдырями там, где были еще живые участки плоти, а обваренные и вспухшие веки напоминали оставленные на подоконнике сгнившие яблоки.

Но это был живой человек. Он дышал. Впечатленный увиденным Дага оторвал от него взгляд и снова посмотрел на первого убитого, вытянутые по направлению к центру комнаты ноги которого увидел сразу при входе. Между бровями его зияло пулевое отверстие, и было ясно, что и он не сможет ничего рассказать о случившемся.

– Вы что здесь, с ума посходили? – произнес шепотом изумленный Дага. – Что здесь произошло?

Отвечать было некому. Трупы молчали, а обваренный кипятком глухо и тихо мычал, не придавая вопросу Даги никакого значения.

Дага прошел по комнате и носком ботинка ткнул сопящего старика. Рука деда упала с кровати.

– Вы хотите сказать, – обратился чеченец уже не к трупам, а к стоящим за его спиной живым, – что это все сделал один раненый русский? Он пришел в себя, прикончил четверых моих людей, забрал с собой автомат и снова спрятался, чтобы болеть?

Ему никто не отвечал, понимая, что Дага начинает свирепеть, а это был плохой признак.

– Позовите ко мне Трофима.

Через минуту двое затолкали в дом атамана.

– Слушай меня, – проговорил Дага. – Если твои люди не приведут ко мне русских разведчиков, которые здесь прячутся, раненные они или целые и невредимые, – в десять часов вечера я уведу каждого третьего мужчину города. И это будут самые здоровые мужчины! А тебя… – бандит посмотрел через голову Трофима. – Притащите на площадь много дров! – и Дага снова посмотрел на атамана. – А тебя перед уходом я сожгу на глазах оставшихся в живых горожан.

Стольников лежал в палате госпиталя в Ханкале и смотрел в потолок. Во избежание ошибок ФСБ решила не повторяться. Капитана поместили в общую палату к трем пациентам, двое из которых были абсолютно здоровыми сотрудниками ФСБ, а оставшийся был на самом деле ранен и уложен с той целью, чтобы разбавить молчаливую обстановку. Казалось, Костычев специально подобрал того, кто может говорить, не замолкая, сутками. Его болтовня мешала всем – лечащему персоналу, двоим охранникам у двери, «подложенным» «конторским», не мешала только Стольникову, который умел отключаться для раздумий даже в бою. И теперь раненный в обе ягодицы солдат автомобильной роты рассказывал журналистке Первого канала о том, что с ним случилось в бою. Оператора с камерой в палату не допустили, но журналистка не расстраивалась. Хватит и рассказа. А по местам боев военный комендант обещал провезти группу телевидения на машине комендантской роты, не удаляясь от Ханкалы более чем на километр. А ехать дальше журналистке не очень-то и хотелось. Поэтому она сидела на кровати раненого «срочника» и задавала вопросы.

Костычев решил не запирать Стольникова на замок в ожидании инструкций из Москвы. Во-первых, капитан был так отделан при задержании, что морщился при каждом движении и даже перестал есть. Во-вторых, начальник медицинской службы убедительно попросил не делать из госпиталя карцера, поскольку здесь все-таки госпиталь, а не тюрьма. Жалобы на имя командующего Костычев не хотел. Поэтому просто подложил двоих сотрудников и двоих усадил на входе – одного у палаты, второго на входе в госпиталь. Ну и на Стольникова, конечно, надели наручники. Один браслет защелкнули на правой руке, а второй прицепили к уголку рамы кровати.

– Значит, ранение вы получили в бою? – по-граждански наивно любопытствовала корреспондентка Первого канала, сидя перед разговорчивым малым в палате.

– Здесь все – сплошной бой… – глядя в потолок, с видом героя отвечал интервьюируемый солдат автомобильной роты.

После этого ответа Стольников покосился на него, а «конторские» даже не шевельнулись. Хотя «конторскими» назвать их можно было с натяжкой, в палате лежали всего лишь информаторы из ханкалинских подразделений, но дело свое они знали и в будущем рассчитывали пополнить ряды органов госбезопасности.

– А при каких обстоятельствах вы получили ранение? – допытывалась девушка, представившаяся в самом начале разговора Лизой.

– Понимаете, мы заняли оборону севернее Ханкалы. Одно из самых опасных мест в Чечне. И банда ударила по нам из минометов. Кому-то оторвало голову, кого-то изрешетило осколками… – солдат задумался. – А я вот побежал спасать горящую машину, и меня достало…

Ранение он получил в задницу. И Стольников знал, при каких обстоятельствах. Ночью водила отвез на одну из ханкалинских застав груз, но в связи со сложными метеоусловиями там заночевал. В тумане можно наткнуться на мигрирующие банды или просто свалиться в воронку. На заставе, пока командир проверял посты, водила и его земляк быстро распили бутылку водки и после возвращения командира заставы улеглись на бруствере помечтать о дембеле. А в это время кто-то из разведчиков попросил артиллеристов «подсветить». И ханкалинские «боги войны», как всегда, не думая, чем все это может закончиться, отстрелили «люстру». Осветительный заряд поднялся в небо, а фрагменты его понеслись обратно к земле. Падают такие фрагменты всегда с характерным свистом, и всегда кажется, что прямо на голову. А иногда так и случалось. Хвостовики от «люстр» втыкались в землю, а основные части корпуса падали плашмя. Звук при этом был такой, что хотелось побыстрее с этого места уйти. Стольников знал одного контрактника, которому хвостовиком раздробило ногу, а однажды его взвод спал в Ханкале, и болванка упала прямо на БТР. Оглушило всех, кто находился внутри. И вот очередной каприз бога войны. Ему зачем-то понадобился водила, точнее, его зад. Лежащему на бруствере на боку вернувшийся с неба хвостовик рассек обе ягодицы. Получалось, что фактически ранение военнослужащий получил в бою, ибо находился в то время на боевой заставе в районе боевых действий.

– Теперь вас, видимо, наградят, – предсказала журналистка, терпеливо дописав на диктофон рассказ водилы об осколочном минометном ранении.

– Знаете, я здесь не за ордена воюю, – ответил больной. – Скорей бы уже эта война закончилась.

Стольников закрыл глаза и попробовал заснуть. После побоев он отходил быстро. Его накормили, и два часа он все-таки поспал. Он готов был уйти хоть сейчас. Добраться до бригады, отлежаться сутки, зализать раны и отправиться в пещеру к своим. Но мешал наручник. И Батя уже ничем не мог помочь…