— Жаль? — Он посмотрел на нее долгим взглядом. — Я вас умоляю, что же в ней возбуждает вашу жалость?

— Я не спала всю ночь, размышляла об этом, — призналась она — Я так злилась на нее и боялась, что она может навредить вам. Но затем я подумала о том, как она жила все эти годы, и пришла к мысли, что восемь лет назад она была совсем юна и целиком находилась под влиянием родителей, как и любая благовоспитанная девочка. Их слово было для нее законом. Она влюбилась в вас, и они, полагаю, поощряли ее в этом — вы были весьма завидным женихом. Затем кто-то — вероятно, ее мать — обратил внимание, что ваш отец неровно к ней дышит. Маркиз — лучшая цель, чем наследник. Они не посмотрели на то, что он по возрасту годится ей в отцы, они не приняли во внимание ее нежные чувства к вам. Выгодный брак — все остальное им было не важно.

Они научили ее, как подловить маркиза, и она подвернулась ему под руку — наедине, без сопровождения компаньонки. — Перси вздрогнула от омерзения и подняла лицо. Элис, не отрывая глаз, потрясенно слушал ее. — У него была такая репутация, так? Он не испытывал никаких отцовских чувств к юным девочкам. Это был вполне опытный развратник, а она — всего лишь агнец, принесенный в жертву.

— Боже мой! Так она пошла на это не по своей воле?

— Она поступала так, как ей велели, ничего более, — сказала Перси, и в ее голосе зазвенели гневные нотки. — Интересно, помогло ли ей ваше внешнее сходство с отцом. Но, думаю, она никогда и не мечтала, что у нее будет право выбора; сами понимаете, в нашем мире девушки не выбирают. Таковы законы нашей ярмарки невест, мы все там как овечки на распродажу.

— Все? А вы? — спросил он, и ее свирепое выражение лица смягчилось.

— У меня до ужаса несговорчивые родители. — Она хихикнула. — А я — непослушная и трудновоспитуемая дочь. Эвелин совсем не похожа на меня, — добавила она, и морщинка пролегла по ее лбу. — Она очень обязательная, как Эйврил. Надеюсь, она сумеет найти свое счастье. Это будет ее первый выход в свет.

— Я поеду в Лондон не раньше чем через неделю, но, когда появлюсь, обязательно присмотрю за ней, — пообещал Элис. — А затем мы с вами сможем обо всем спокойно поговорить, и вы поймете, что правильнее всего для вас — выйти за меня замуж.

Должно быть, выражение ее лица снова изменилось, потому что его мужская самоуверенность как-то сразу полиняла.

— Перси? Вы хорошо себя чувствуете?

— Нет, не очень, — ответила она. — Я сейчас думала о юных невестах: некогда такой была Иможен. И теперь Эвелин. Их ожидания и надежды — все это замешано на чувстве долга и недомыслии. Несколько месяцев они протанцуют под прицельным вниманием света, выставляя напоказ свою добродетель и родословную, свои таланты — и приданое, а затем обречены жить до скончания века с тем котом, что оказался в купленном ими мешке.

— Таковы традиции, и люди нашего круга вот уже несколько столетий придерживаются их.

— Весьма удобно для мужчин, правда? — вспыхнула Перси. — Прислушайтесь к себе, самодовольный маркиз. Вы приглядите за моей сестрой и удостоверитесь, что она подыскала себе подходящего мужа, но при этом даже не поинтересуетесь ее чувствами. Вы потешите свою гордыню и успокоите совесть, заставив меня выйти за вас. Не потому, что любите меня, и даже не потому, что я — подходящая партия, но только потому, что лишили меня девственности.

Она, слишком разозленная теперь, чтобы оставаться сидеть подле него, поднялась, придерживаясь за дерево.

— Все остальное — не важно, так? Столько суеты из-за маленького неудобства — подумаешь, ну проникли, ну причинили боль. Но это заставляет вас считать женщину своей собственностью, затевать из-за этого дуэль и убивать. Не так ли было и с Иможен? Ваш отец взял ее девственницей, но вы тем не менее не прекратили думать о ее чувствах? Будьте прокляты — вы и ваша честь.

— Честь и желание, — сказал Элис и стремительно преодолел разделявшее их расстояние. Он взял ее запястье и склонил голову, рискуя нарваться на ее пощечину. — Позвольте предложить их вам.

Но он сам некогда неплохо научил ее. Она заставила его изогнуться — уклоняясь от ее колена, и зарычать — ее крепко сведенные пальцы ткнули его в живот, и прошипеть ругательство — ее зубки впились в его кисть.

— И что, теперь будете насиловать меня? — пробормотала она, задыхаясь, когда он отбросил ее и притиснул к дереву.

— Но вы же хотите меня. Скажите, что нет. — Его янтарные глаза держали ее взгляд, требуя правды, так, что у нее затряслись поджилки.

— Будьте прокляты.

Однако она прекратила сопротивляться. «Я люблю вас, высокомерное животное. Почему же вы не можете полюбить меня? Я желаю вас».

— Велите мне остановиться, — продолжал он, прижимаясь к ней жарким телом. И у нее в голове не осталось ничего, кроме желания.

— Отпустите мои руки, — пошевелила она непослушными губами, и он повиновался; глаза его потемнели при мысли, что она отказывает ему. Перси обвила руками его шею и, приоткрыв рот, потянулась к нему. Он опомнился, и его язык проник в ее рот, заявляя свое право на обладание.

Она ожидала жадности, жесткости, ярости. Вместо этого он снова помедлил, затем начал томно и долго ласкать языком ее рот. У нее было достаточно времени ощутить весь вкус каждого касания, пока ее язык скользил по его зубам, ощущая мягкую, влажную полость его рта, твердость его губ. Поцелуй был роскошен и сладок, и она, упоенно всхлипывая, отдалась наслаждению.

Его ладони плотно обхватили ее груди, она сама нащупала пуговицы и расстегнула лиф, чтобы он смог наконец обнажить ее груди.

Если губы его были нежны, то пальцы, наоборот, оказались требовательны: они нашли торчащие соски, зажали их и начали мять, пока те не окаменели от сладкой боли, и тогда от них побежали огоньки в низ ее живота, туда, где пульсировала ее жажда.

Перси нашла гульфик на его бриджах, поспешно и неуклюже расстегнула его и всхлипнула от экстаза у губ Элиса, когда ее пальцы обхватили твердый шелковистый стержень. Он поднял голову, его руки отпустили ее груди и взялись за подол ее юбок, но тяжелый и длинный объемистый шлейф амазонки смутил его.

— Опуститесь, — прохрипел он, притягивая ее на траву. — Вот так.

Она осела на колени, упираясь ладонями в землю, — юбки он поднял до талии, полы расстегнутого жакета свисали до земли.

— Перси. — Он наклонился над ней и зарылся лицом ей в затылок, нежно покусывал кожу, его ладони плотно поддерживали ее груди. — Вы — моя.

Она почувствовала, как он раздвинул ее ноги, и тяжело задышала. Ей хотелось взглянуть на него, увидеть его глаза, поцеловать его губы, но его давящий вес, возбуждение от его необычных действий привело ее в безмерный, доселе неизведанный восторг.

Он отпустил ее груди, оперся одной рукой в землю, а другой раздвинул ее бедра.

— Такая сладкая!

Ей даже некогда было смущаться, что у нее уже так влажно между ног, она сразу же бесстыдно подалась навстречу его руке. Он ввел один палец, затем другой, и она застонала, потому что он ласкал самые глубины, поддразнивая трепетный пульс ее женского естества. Он тянул, и мучил, и вновь погружался, ее чувственность нарастала и, наконец, обострилась до боли, и она задохнулась от стона, который был для него понятнее любых слов.