– Нет.

– Может, я умею раскидывать эту вашу страх-сеть?

– Не умеешь.

– А хоть сквозь стены проходить могу? А то после той комнаты у меня, кажется, клаустрофобия. Хорошо бы прям через перегородки в этом вашем Реакторе.

– Нет.

Я притворно-капризно надула губы.

– Зря страдала, получается?

Серебристый седан вдруг свернул к обочине, остановился.

Последовал короткий приказ:

– Выходи.

И я впервые за долгое время струхнула. Наверное, я была после «операции» нестабильная, наверное, плавало настроение, наверное, мои реплики были не к месту. А что, если Рид сейчас спросит меня: «А ты ради файерболов решилась на смешение с моей энергией? Ради суперспособностей?»

Стало боязно, зыбко.

– Рид… – Вокруг нас та же морось, туман, но воздух здесь иной, густой от опавших игл. – Я же… пошутила… Говорила тебе, что болтаю иногда…

Может, у Комиссионеров совсем нет чувства юмора, может, с ними нужно вымерять верность каждого слова до грамма?

Он пересек дорогу, остановился на другой стороне – я только теперь заметила, что это мост. Речка внизу текла спокойная и удивительно тихая, мелкая.

Я догнала его, остановилась напротив. Всмотрелась в того, кто в этот момент сверлил взглядом меня.

О да, это был тот самый человек, рядом с которым мне до сих пор хотелось сложиться карточным домиком, это был мужчина в полном смысле этого слова. Играть с ним не стоило, но прижаться к нему очень хотелось.

– Инга, я давал тебе минуту, чтобы уйти?

– Давал, – шепнула я одними губами, не понимая, к чему он клонит. Сейчас даст мне еще одну? – Ты был очень щедр…

– Я обещал тебе, что не буду тебя искать, если ты уйдешь?

– Обещал.

Кажется, мое последнее слово прозвучало столь тихо, что человеческое ухо не сумело бы его различить.

– Дай мне руку.

И его правая рука развернулась так, чтобы на нее сверху могли лечь мои пальцы.

Я их положила. Почти сразу началось жжение – наши руки опутало сияние. Жжение сделалось очень сильным, болезненным, хоть и казалось, что на него параллельно выкладывали лед. Арктическое пламя – вот как его можно было назвать. И боль, пусть и не столь одиозная, как в Реакторной комнате, присутствовала. Я терпела ее стойко, ладони не отрывала.

– Ты решил меня наказать?

Едва ли я понимала происходящее.

– Время, когда я давал тебе уйти, вышло.

– Я знаю… А теперь ты зашьешь мне рот?

Взгляд глаза в глаза, необычный, многозначительный, с жестким краем.

– Хуже.

«Зашьешь мне все остальное?»

Новые шутки были не к месту, и я промолчала. Жжение вокруг наших рук к тому времени начало стихать, признаться, новой боли уже не хотелось.

– Возможно, ты не приобрела неких странных способностей после смешения с моей энергией…

Опять захотелось извиниться, но я не успела.

–…но ты приобрела способность…

Ладонь Рида незаметно ушла вниз, оставив мою висеть в воздухе; растворилось сияние. И я увидела на собственном пальце кольцо.

–… носить вот это. Инга Герхер-Вард.

Кольцо… Его кольцо. Моего мужа. Комиссионера.

Он впервые коснулся пальцами моего лица, приподнял подбородок, и оттого, что сблизил между нами дистанцию до миллиметров, меня обдало волной. Чувственной, жаркой, сложной.

– Мне запретили тебя касаться… сразу. Сближаться нам придется по чуть-чуть, так правильно. Но…

А за «но» последовало касание губ. Очень мягкое, поверхностное, но такое нежно-чудесное, что стало однозначно понятно – дальше будет больше. Дальше будет настолько много, что сближаться по чуть-чуть буду желать я сама. Потому что тот, кто только что из ниоткуда проявил на моем (а также своем) пальце кольцо, будет сносить мощью, потому что адаптироваться к его силе придется всю жизнь. И это будут прекрасные моменты.

Рид. Я захотела его тогда для себя, в машине, и я ничуть не ошиблась. Я любила его.

Правда, и чувства юмора с трансформацией не лишилась. Хмыкнула. Поймала взгляд, полный любопытства.

– Знаешь, – пояснила, – я только что вышла замуж, не проверив размер члена.

Человек бы обиделся. Обычный мужчина точно, но Рид не обиделся. Он отреагировал серьезно, спокойно, чуть снисходительно. Тоном, из-за которого мне пришлось пересилить в себе желание не встать прямо на этой мостовой на колени.

– Размер моего члена не станет поводом для нашего развода.

И я знаю, что он имел в виду… Вовсе не отсутствие желания разводиться, а тот факт, что размер этот, пусть ни разу пока не увиденный мной, своей внушительности и очарования не потерял.

– Поехали.

Мне нравилась в нем эта властность, это умение сделать так, что ты одновременно ощущал себя любимым и желал сказать: «Да, господин». Все-таки, Комиссионер не человек.

В машину я садилась к тому, кто убил бы за меня, не задумываясь, кто не оставит меня ни при каких обстоятельствах, кто пройдет следом за мной ад, если будет нужно.

Дорога по краям усыпана хвоей. Здесь либо не хватало дворников, либо намеренно царило чуть дикое очарование природы. Я не в первый раз коснулась пальцем кольца водителя – такого же, как на своей руке. И мне нравился выбор Рида: отсутствие камня, серебристый металл, покрытый замысловатым рисунком. Нравился тот факт, что рисунок этот незаметно менялся, складывался в новые символы, неизвестные мне руны.

Вкус Рида идеально совпал с моим, потому что дорогая ювелирная побрякушка меня тяготила бы, а эта вещь была стильной, выглядела дорогой, но более всего уникальной. Неповторимой. И еще она не снималась. Крутилась на моем пальце свободно, но при попытке стянуть ее хотя бы до фаланги, прикипала к коже.

– Бесполезно, – сообщили мне ровно, – кольцо не снимается.

«Он предупреждал, – вдруг подумала я. – И слов на ветер не бросал».

Ожидая, что внутри меня привычно поднимется волна возмущения, как случалось всякий раз при попытках принуждения, я обнаружила, что на этот раз внутри меня тихо. Внутри меня правильно, хорошо. Все именно так, как я хотела. Он со мной, я с ним. Все будет здорово.

*****

Рид.

Наверное, он не должен был касаться ее сегодня. Совсем. Возможно, завтра или послезавтра. Сделал ей больно, изменяя материю вокруг их рук – процесс ощутимый больше для людей, нежели для Комиссионеров. Вот только когда мужчины их расы (явление невиданной редкости) находили себе женщин… Не «когда»… «если»… Отпускать их уже не умели.