видела дом, мы добрались в обществе бедных проекционных коров, которые по пути, на аллее, оставляли огромной величины шлепки, а само место дома представляло собой небольшую поляну с сочной травой, которую поедали эти коровы, одновременно облагораживая навозом исчезнувшую реальность. «Обгадили всю любовь», — подумала я, Пастух, рассуждая, как я теперь понимаю, чисто проекционно. Что делать? Борис огляделся, ничего не увидел, разумеется, кроме коров и леса. «Не понимаю, — сказал он, — но, возможно, тут раньше что-то и было, и какая-нибудь прапрабабушка передала тебе генетически память об этом месте… Ты очень впечатлительная, Елена, а надо — жить. Ходи в церковь, что ли…» «Церковь — слишком централизованно, — ответила я. — А вот здесь для меня что-то святое…» «Хорошо, — ответил Борис, — я что-то придумаю, но пока не езди сюда…» И я начала жить обычно, как и всегда. Евгения то вспоминала, то забывала о нем, к дому не ездила — в полной уверенности, что если я побываю там, то все начнется сначала, — сущностные иллюзии, Пастух, как я теперь понимаю, не исчезают бесследно, в отличие от проекционных фантазий, и моя мертворожденная тень интуитивно чувствовала этот закон. И вот однажды, как и все в этой истории, мой муж Борис, как-то между прочим и вскользь — мы разговаривали в этот момент совсем о другом — бросил фразу: «Кстати, а ты с тех пор не бывала там, в лесу, у своего дома любви?..» «Нет, — ответила я, — мне незачем там бывать…» «Ну, — сказал он, — могла бы и съездить, освежить память…» — «Ты это серьезно?» — «Да, я даже настаиваю, хочу, чтобы ты убедилась в реальности нереального… Поезжай одна!» Странный ответ и странная просьба, подумала я, Пастух, и поехала. Я не буду описывать свои чувства, Пастух, которые меня охватили, когда я не обнаружила леса, аллеи и, главное, роя бабочек над трухлявым стволом, — исчезновение бабочек меня затронуло почему-то больше всего. На взгорке, которого раньше и не было, в дальнем конце бывшей аллеи, вместо которой теперь стояли в два ряда какие-то изумрудные елки, высился над округой, нет, громоздился красный кирпич, всей массой своей претендующий на форму средневекового замка. Я как-то сразу устала от одного вида этого кирпича и, почувствовав себя древней коровой, поплелась к воротам этого «замка», спотыкаясь о бесчисленные булыжники, которыми была выложена теперь бывшая когда-то аллея. Кованые ворота были открыты, центральная массивная дверь в кирпичную гору — тоже, и я вошла в эту гору, стала бродить по пустынным комнатам, коридорам, лестницам, закоулкам. Все это было для меня в такой степени иллюзорно, что я даже не искала в этом нереальном пространстве Евгения, которого конечно же здесь и быть не могло. Я понимала то, что сделал мой муж, но я не понимала себя. Мне смертельно захотелось уснуть, не думая ни о чем. «Какая гадость!» — подумала я, несправедливо и даже кощунственно оценивая поступок Бориса. Узкие готические окна в стенах сначала поблекли, потом потемнели. Света я не включала. Впотьмах я разыскала комнату с огромной квадратной ванной, пустила воду. Попробовала — горячая. Подробности — не важны. Последнее, что я услышала в проекционной нереальности, был рев быка, и после этого… я очутилась в стойле, почувствовала бок Джумы.

— Ну, здесь, Елена, — сразу отозвался Пастух, — вывод только один, и, думаю, согуртницам твоим это будет легко понять: в любви столкнулись две сущности из нашего стада: ты, идущая впереди, и бык Лунный, которого мы вспоминали, но, главное, произошло это между вами в мертворожденной иллюзии, где этот романтик, Лунный, согласившийся назваться Евгением, находился лишь в виде вторичного призрака, не способного на что-то серьезное даже по проекционным понятиям. Таким образом, Лунный создал нереальность реального, запутав тебя, и ему придется ответить за это перед великим Хозяином, который запрещает производить подобные опыты с сущностными проекциями, поскольку циничные эти любовные опыты затрагивают и саму сущность, наносят ей психологический вред, как в случае с тобой, коровой. Особенно он ответит за неродившегося теленка, тут будет строже, тут, может быть, наказание последует и не самое высшее, но, во всяком случае, процесс изготовления проекционной колбасы ему увидеть дадут… — Последнюю фразу Пастух произнес довольно сердито.

— Как страшно вы говорите, Пастух… — со страхом произнесла Сметанка. — Бедный Лунный Евгений, он пострадал за любовь…

— Колбаса, телка, это лишь показательно, — успокоила Ида, — хотя и вселяет страх. А вы, Пастух, не пугайте такими вещами — они пока не коровы.

— Как ты, корова, можешь мне что-то советовать? — обратился к Иде Пастух.

— Я, Пастух, хоть и корова, но высших кругов и скоро стану турихой, поднимусь на вершину и, возможно, засияю звездой, а звезды — над Пастухами, можете посмотреть наверх.

Пастух как-то хмыкнул, но ничего не сказал.

— А ты, Елена, — добавила Ида, — если встретится тебе Лунный на твоих коровьих кругах, поддай ему под заднее место рогами — здесь, в стаде, он робок, ведет себя как телок, хотя быки и уважают его за его любовные похождения. Вообще, телки, бычьи сущности довольно пошлы в этом смысле, правильно вас учит Пастух: не доверяйте быкам…

— А как же Борис? — спросила Рябинка. — Ведь он пострадал не меньше.

— Есть такой бык Борис, — ответил Пастух, — у него масса проекций, одной из которых, видимо, и был муж Елены. Но этот ничем не примечательный бык довольно равнодушен к любви. Чувственность его ограничена заботой о благополучии коровы. Один Пастух рассказывал мне, что бык этот, по-стадному Борька, схлестнувшись с коровой, не покидает ее, как это делают обычно другие быки, но отводит ее на луг с самой вкусной травой и не подпускает к этому лугу другую скотину чуть ли не до рождения теленка. Насколько я понимаю, чужая любовь интересует его проекции даже больше, чем личная. Так что, Рябинка, проекционная тень этого Борьки, конечно, переживала трагедию, сущность же оставалась в покое и даже, возможно, приобрела еще больше последнего.

32. Другие

Стало светлеть. Звезды исчезли, и Мать всех коров растворилась в голубеющем своде. Телки начали подниматься, мычать, пустили длинные струи, оглядели пространство. Силуэта быка у далекого дерева уже не было видно — наверное, бык успокоился, его отвязали и он ушел на круги. Кувшинка и Антонина-гадалка взялись бодаться, Марта лягнула Дуреху, Дуреха — ее, Мария-Елизавета, звеня колокольчиком, поскакала к воде, за ней потянулось все стадо.

Напившись воды, телки хотели было заняться травой, но, к своему удивлению, не обнаружили луга с цветами, на котором было так вольготно пастись. Вместо луга вплоть до дороги бугрилась пустая поверхность.