Я прилагаю сие к тому, что написала вчера и отныне не осмелюсь более писать, ибо мои ум и сердце раздираются такими различными страстями, что я сойду с ума. Только, Гревилл, помните ваше обещание об октябре. Сэр Уильям говорит, что вы вообще никогда не упоминали о том, чтобы приехать в Неаполь. Но вы знаете, какие будет последствия, если вы не приедете ко мне. Утром у меня был разговор с сэром Уильямом, который свел меня с ума. Он говорит: нет, я не знаю, как понять сие. Но Гревилл, мой дорогой Гревилл, напишите, чтобы утешить меня. Но только помните, что никто больше не будет любить вас так, как

Ваша любящая и искренняя Эмма.

П. С.Прошу, Бога ради, напишите и приезжайте ко мне, ибо сэр Уильям не будет для меня кем-то иным, кроме вашего друга».

Но Гревилл не ответил ни на это письмо, ни на полтора десятка других По мере того, как шли недели и месяцы, осознание того, что ее предали, постепенно овладевало умом Эммы. Отправляя ее в Италию, Гревилл знал, что сэр Гамильтон хотел принять ее не как гостью, а как любовницу. То есть он передал ее дяде как порочное и низменное создание, которое будет точно также сожительствовать с другим мужчиной, как жила с ним. В конце концов пришло письмо от Гревилла, в котором он без дальнейших околичностей неприкрыто понуждал ее сожительствовать с дядей.

«Действительно, дорогой Гревилл, я живу в надежде увидеть вас, и если вы не приедете сюда, тогда я приеду в Англию самое позднее к Рождеству. Пусть это не огорчает вас, я вновь увижу вас в последний раз. Я нахожу жизнь невыносимой без вас. Мое сердце полностью разбито. Бога ради, Гревилл, напишите мне нечто утешительное. Я не знаю, что делать, я в таком состоянии, что не способна ни на что. У меня учителя языка, пения, музыки и тому подобного, но для чего мне сие? Если бы сие было для развлечения вас, я была бы счастлива. Касательно того, что вы пишете мне ублажать сэра Уильяма, я не буду отвечать вам. О, если бы вы знали, какую боль я испытываю, читая эти строки. Вы советуете мне… Ничто не может выразить мой гнев! Я вся в бешенстве! …Теперь с холодным равнодушием советовать мне сие! О, сие, наихудшее из всего! Но нет, я не буду негодовать. Если бы я была с вами, я убила бы вас и себя тоже. Ничто более не успокоит меня, кроме возвращения домой к вам. Если сего не случится, я не приму ничего иного. Я отправлюсь в Лондон, там пущусь во все тяжкие на стезе порока, пока не умру. Моя судьба суть предостережение молодым женщинам не стараться угодить всем. Когда вы заставили меня любить себя, вы сделали мне добро; вы покинули меня, и если наша связь должна закончиться, конец ее будет неистовым. О Гревилл, вы не можете, вы не должны бросить меня. Вы не решитесь на сие. Вы любите меня, в том я уверена; и я хочу сделать все в моих силах — а чего большего вы захотите? И я говорю сие в последний раз. Я больше не буду ни просить, ни умолять. Поступайте, как знаете.

П. С. Не в ваших интересах не угождать мне, ибо вы не ведаете, какой властью я обладаю здесь. Только я никогда не буду его любовницей. Если вы нанесете мне оскорбление, я заставлю его жениться на мне».

Эта угроза определенно должна была поколебать покой души Чарльза Гревилла, ибо такой исход его замысла ломал всю стратагему и разрушал надежду стать единственным наследником сэра Уильяма. Он рассчитывал, что в конце концов Эмма смирится с идеей беззаботной жизни под покровительством сэра Уильяма в прекрасной стране, но стать женой посла? Он не предполагал, что его скромная любовница метит так высоко. Но попав в общество, сначала даже ограниченное, она поняла, какую власть может обретать над сердцами мужчин.

Сэр Уильям был не бескорыстным идеалистом, напротив, невзирая на свои художественные пристрастия, весьма даже приземленным человеком, никогда не упускавшим своей выгоды в торговле предметами высокого искусства. В молодости он отдал дань умеренному распутству, как и любой аристократ ХVIII века, затем счастливая семейная жизнь вполне удовлетворяла чувственную сторону его натуры. Конечно, посол не проявил особой щепетильности, согласившись на сделку с Гревиллом, хотя виноват в этом нечистоплотном поступке был более племянник, нежели его дядя, но далее во всех отношениях с Эммой он вел себя вполне пристойно. Пока она не соглашалась на его предложение, сэр Уильям, осознавая ее отчаянное положение, предложил ей обеспечить пожизненное содержание в 100 фунтов в год, независимо от того, будет она сожительствовать с ним или нет. Возможно, решающую роль сыграл его возраст (следует учесть, что в ту пору продолжительность жизни была намного короче) и ощущение того, что любовь к этой красавице — последний и ценнейший дар богов для него на земле. Поэтому он приложил все усилия к тому, чтобы сделать ее существование как можно более счастливым и беззаботным — и перед Рождеством 1786 года Эмма сдалась. Трудно сказать, что двигало ею — благодарность, нежелание покинуть эту спокойную пристань обеспеченной и интересной жизни, постепенно растущая привязанность к немолодому послу, тайная мысль отомстить Гревиллу, вполне возможно, все вместе взятое.

Сэр Уильям удесятерил свои усилия, чтобы обеспечить Эмме положение, достойное жены посла. Надо сказать, это далось ему не так просто, учитывая его официальный пост. Колония англичан в Неаполе была обширной, постоянно менявшейся из-за притока новых членов, совершавших образовательный Большой тур, и проникнутой самым махровым лицемерием. Ее наиболее влиятельные члены, возмущенные безнравственным поведением сэра Уильяма, повсюду открыто появлявшегося со своей любовницей, поначалу приложили все усилия к тому, чтобы добиться его отзыва с поста посла. Но, как уже было сказано выше, королевство обеих Сицилий все еще считалось политическими задворками Европы, и, по-видимому, в Лондоне сочли разумным не обращать особого внимания на моральный облик уже немолодого дипломата. Единственная (но очень существенная) неприятность для Эммы заключалась в том, что ее отказалась принимать при дворе жена короля Фердинанда IV (1759–1825) Мария-Каролина. Она была дочерью австрийской императрицы Марии-Терезии из династии Габсбургов, сестрой императора Иосифа II и французской королевы Марии-Антуанетты. Впитанное с молоком матери осознание превосходства голубой крови над всеми прочими человеческими достоинствами не позволяло ей принять при дворе женщину, состоявшую в незаконной связи даже со столь высокопоставленным дипломатом.

Но сэр Уильям не впал в уныние и кропотливо, по крупицам, создавал Эмме достойное положение в высшем обществе Неаполя и английской колонии. Первыми жертвами пали мужчины. Надо сказать, что отношение дворян к сексуальному вопросу в южной Италии было весьма своеобразным. Мужчинам давалась полная свобода в похождениях, более того, они не только могли, но и должны были вовсю распутничать, утверждая таким образом свое мужское эго и непревзойденную репутацию итальянского любовника. Женщинам же надлежало быть набожными хранительницами домашнего очага, от которого они имели право удаляться только в сопровождении членов семьи. Естественно, южный темперамент удержать в узде было трудно, и женщины-дворянки платили мужьям и отцам той же монетой, но не выходя за пределы семьи, изменяя согласно правилу трех «к»: «cugino, cognato, compare[54]».