Все прогрессивные устремления королевы закончились, как только грянула французская революция. Мария-Каролина сначала еще смотрела сквозь пальцы на деятельность местных якобинцев, но после казни сестры Марии-Антуанетты и ее мужа превратилась в заклятого врага всего, что попахивало революционным духом. Надо сказать, что идеи республиканской свободы нашли свой путь и в это отсталое королевство, чему немало способствовала деятельность посла Франции Гарата. Кстати, этим идеям не остались чужды и кое-какие представители местной знати. Предводители якобинцев были арестованы и безжалостно брошены в тюрьму, где и сгнили бы, если бы позднее Марию-Каролину не заставили освободить их как акт милости под угрозой волнений их сторонников. По мере того, как укреплялось намерение Французской республики нести революционный дух в другие страны для освобождения их от оков монархии, королева все более ясно осознавала, что лишь союз с Великобританией поможет ей уберечь страну от расползания революционной заразы.

В 1793 году она без особого труда убедила мужа заключить агрессивный военный пакт с Великобританией. Отсюда столь важна стала для нее тесная дружба с четой Гамильтон. Эмма ежедневно проводила в обществе королевы два-три часа либо во дворце, либо катаясь в карете по улицам Неаполя. Она осуществляла посредническую связь с английским двором через Гревилла, который был, напоминаем, вице-гофмейстером короля Георга III и членом Тайного совета. Все сведения передавались напрямую, без особого возбуждения подозрений профранцузской партии. Внешне эта слишком тесная дружба имела в глазах неаполитанцев столь предосудительный оттенок, что по столице начали ходить слухи о лесбийских наклонностях обеих женщин. Тем не менее, теперь знатные англичанки уже не хмурились при упоминании имени Эммы, а стремились воспользоваться гостеприимством во дворце Сесса, где к обеду садились за стол по пятьдесят человек, а на вечерах собиралось по три-четыре сотни гостей.

Чета Гамильтонов пользовалась несомненным фавором при дворе. Каждый день они в двенадцать часов обедали в королевском дворце; вечером, если не принимали в своем палаццо, развлекались на семейных вечерах у монархов в их личных покоях. В своем письме от 2 июня 1793 года Эмма сообщала:

«Вчера король и я в течение трех часов пели дуэты. Это было совсем неплохо, ибо он поет как король».

Когда сэр Уильям заболел, и жена преданно ухаживала за ним, королева по нескольку раз в день присылала справиться о здоровье посла, предлагая Эмме свою помощь в выхаживании больного. После того как дело пошло на поправку, королевская чета предоставила в распоряжение Гамильтонов свой летний дворец в Казерте, дабы посол смог сменить обстановку на время окончательного выздоровления.

Став фавориткой королевы, Эмма ухитрилась не возбудить ревности знатных дам неаполитанского двора. Во время официальных приемов она никак не подчеркивала свое особое положение, хотя буквально за час до этого развлекалась в семейном кругу монархов. До поры до времени ей удавалось не возбуждать ненависти политических партий, включая даже якобинцев, люто ненавидевших англичан как заклятых врагов всяческого свободомыслия. Эмма очень гордилась тем, что теперь занялась политикой. В своих письмах Гревиллу она всячески восхваляла Марию-Каролину и ее преданность Великобритании, надеясь, что все это будет напрямую передано королю.

«Если бы вы могли знать ее как я, как бы вы обожали ее! Ибо она — первейшая женщина в мире. Ее таланты превосходят дарования любой женщины в сем мире; и сердце ее есть самое превосходное, доброе и прямое. Вы скажете, сие мнение есть от того, что мы такие подруги, и я сужу предвзято; но спросите любого, кто знает ее. Она любит Англию и предана нашему министерству, желая продолжения войны как единственного средства покончить с этим ужасным французским консулом».

Королева полностью доверяла осмотрительности жены посла и несколько раз передавала ей секретные депеши, содержавшие частную информацию о политических интригах Франции с европейскими державами, дабы Эмма могла показать их сэру Уильяму для уведомления своего правительства. Пикантность ситуации заключалась в том, что это происходило раньше, чем бумаги попадали в руки короля, которому и были предназначены. Вот что писала Мария-Каролина в записочке, прилагаемой к шифрованному письму из Испании:

«Я только прошу его[59]не скомпрометировать меня и вернуть бумагу до двенадцати часов, чтобы она попала в руки королю».

Среди историков нет единого мнения относительно точного содержания данного письма. Предполагается, что в нем сообщалось о намерении короля Испании вступить в союз с французами. Столь раннее предупреждение об этом дало возможность британскому министерству немедленно отдать приказ командующему средиземноморской флотилией сэру Джону Джарвису нанести удар по испанскому флоту, что и произошло 14 февраля 1797 года у португальского мыса Сен-Винсен. Кстати, в этом сражении отличился коммодор Горацио Нельсон, в награду произведенный в рыцари ордена Бани, одно из высших отличий Великобритании. Он также всегда твердо верил в то, что известие о союзе испанского короля с Францией впервые попало в Англию при содействии леди Гамильтон. Как бы то ни было, особое положение Эммы позволяло ей обеспечить себе прямой доступ к важной информации, и она прекрасно осознавала значимость своей персоны. Это подтверждается ее торопливым письмом к Гревиллу от 21 сентября 1796 года:

«У нас нет времени писать вам, ибо мы уже три дня и три ночи готовим для отсылки с сим курьером важные письма для нашего правительства. Оно должно быть благодарно сэру Уильяму и в особенности мне, поскольку мое положение при дворе совершенно исключительное, какового не удавалось достичь еще ни одной особе. Но благодарности не дождешься, а благородными порывами я уже сыта по горло».

В 1793 году в Неаполь прибыл 64-пушечный корабль «Агамемнон» под командованием 34-летнего офицера Горацио Нельсона. Об ту пору он был известен лишь в адмиралтействе как один из наиболее отважных и многообещающих командиров военно-морского флота. Визит прошел по обычному протоколу: командир «Агамемнона» засвидетельствовал почтение послу в его палаццо Сесса, причем опытный дипломат сумел оценить большой потенциал, скрывавшийся в этом молодом, невысоком[60], с виду невзрачном моряке.

Нельсон, шестой отпрыск многодетного небогатого священника из Норфолка, поступил во флот в возрасте 12 лет и в полной мере испытал на собственной шкуре тяжкое бремя морской службы, столь чреватой бесчисленными опасностями. Географически диапазон его плаваний охватывал как Новый, так и Старый Свет, простираясь от Арктики (англичане пытались найти проход в Индию в районе Северного полюса) до островов в Карибском море. Притом здоровье у него было неважное, он сильно страдал от морской качки, да еще нахватал тропических болезней. Укреплению его самочувствия ничуть не способствовала отвратительная провизия, которую поставляли на суда вороватые подрядчики Адмиралтейства: солонина десятилетней давности, источенные червями сухари, прогорклое масло и протухшая вода. Однако, похоже, все это было ему нипочем, и, отлежавшись от очередного приступа лихорадки, Нельсон вновь отправлялся в море, ибо жажда неувядаемой славы заставляла забыть все невзгоды. Он обладал всеми чертами истинного моряка, сквернословил, резал правду-матку начальству и был отцом для подчиненных. Между выполнением различных заданий в самых чужедальних местах он даже ухитрился жениться на Подветренных островах на молодой вдове Фрэнсис Нисбет, матери пятилетнего сына. Похоже, решающую роль в этом браке сыграли не нежные чувства, а тот факт, что невеста была единственной наследницей дяди, богатого негоцианта (кстати, надежды на солидное приданое не оправдались). Во всяком случае, среди сослуживцев Нельсона ходили слухи, что его суженая обладает лишь двумя достоинствами: прекрасным цветом лица и выдающимся отсутствием разумения.