Трошкина молча указала подбородком на свой пакет из «Модного стока». Он был таким же произведением искусства, как творения модельеров: почти квадратный, прозрачный, как ледяной куб, в который вмерзли золотые веревочки. Разноцветное содержимое Алкиного пакета просвечивало сквозь стенки яркой радугой.

— То есть Зямина баба в «Модном стоке» набрала два мешка черного шмотья?

Алка кивнула, не сводя с меня выжидающего взгляда.

— И что? — все еще не догадалась я.

— Смерть с косой, — просуфлировала Алка одними губами.

Так она подсказывала мне в школе, когда я тупила у доски.

— Ты хочешь сказать… Смерть… Траур?! — Я вытаращила глаза и хлопнула себя по коленкам. — Блин, Трошкина! Выходит, Зямина баба овдовела?!

Тут я вспомнила: братец клятвенно уверял меня, будто он не связан с Тамарой Руслановной Кулишевской никакими иными отношениями, кроме исключительно деловых! Не очень-то верится, конечно, но выражением «Зямина баба» я сейчас порочу родного брата в Алкиных глазах, а это не дело.

— То есть эта тетка, конечно, не во всех смыслах Зямина баба, — попыталась я отыграть назад. — Мадам Кулишевская просто заказчица дизайнера Казимира Кузнецова, так что вовсе не важно, овдовела она или нет.

— Ошибаешься, это может быть очень важно, — зловеще молвила Трошкина. — Видишь ли, мадам — брюнетка.

— И что?

— Брюнетка с длинными прямыми волосами.

Я начала сердиться:

— Трошкина! Какая разница — мадам брюнетка с прямыми или блондинка с кривыми? Это ее как-то компрометирует?

— Ты вдову Маковеева вспомни.

— Как я могу ее вспомнить, я ее толком и не видела под кружевной мантильей, все, что могу сказать, — она брюнетка с длин… Ой!

— Вижу, дошло, — кивнула подружка, ухмыляясь в мое ошарашенное лицо.

— Не может быть! — Я потрясла головой, прогоняя невероятную мысль, возникшую у меня с подачи Трошкиной. — Она же Кулишевская, а он был Маковеев!

Алка фыркнула.

— Согласна, это не аргумент, — признала я. — Но вчерашняя вдова «Ма петитом» не пахла!

— Кто же душится на похороны?! Это был бы вопиющий моветон! Но и у вдовы на кладбище, и у пропахшей ароматом «Ма петит» брюнетки в «Модном стоке» все пальчики, кроме безымянного на правой руке, были в кольцах с бриллиантами! — выложила Алка последний аргумент.

За ним явно должен был последовать математически точный вывод. Я посмотрела на подружку, которая выглядела и довольной, и сердитой одновременно.

— Я думаю, пора нам встретиться с Тамарой Руслановной, — объявила она и с силой врезала по музыкальному дивану кулаком.

Он взвыл и подбросил Алку в воздух, как батут. Она ловко приземлилась на ноги и решительно одернула на себе курточку:

— Вперед! Пойдем найдем эту подозрительную бабу и выясним, кто она Маковееву, Зяме и нам с тобой!

И мы без долгих сборов и предварительной артподготовки двинулись в наступление. Пороть горячку — не лучшая тактика, но на этот раз нам повезло. Бабки на лавочке во дворе гомеопатическую аптеку знали, только называли ее «гомикопатической». Этот легкий уклон в сексуальное извращение не испортил нам навигацию, и по указанному адресу («На Воровского, между магазином игрушек и бывшей молочной кухней, где сейчас ресторан с носатым брунетом») мы нашли искомое.

Ресторан, правда, назывался не «Где Толик», как полагали дворовые бабки, а «Де Толли», но носатый мужик с бакенбардами черной мочалкой на вывеске имелся, и символический крест расположенной рядом аптеки смотрелся на нависающем над тротуаром итальяно-грузинском шнобеле как нашлепка из зеленого пластыря, то есть вполне органично.

В аптеке было чисто, пусто и красиво, как в музее. Сияла солнечными прожилками белая с золотом венецианская штукатурка. Масляно блестел натуральный, из светлого дерева паркет. С плакатов, украшающих простенки между стеклянными шкафами, тепло и мудро улыбались ухоженные дамы бальзаковского возраста. В нише витрины у небольшого стога из сушеной лаванды стояло чучело белой козы, улыбающейся точь-в-точь как дамы. Хотелось надеяться, что бедное животное тоже имело счастье благополучно дожить до преклонных лет. От золоченых копытец расходились круги из разноцветных пузырьков и коробочек с препаратами на козьем молоке и жире.

Я глубоко вздохнула. В просторном зале умиротворяюще пахло сушеными травками. На высоком, до потолка, стеллаже поблескивали золотыми крышечками баночки дико дорогих притираний с непритязательными названиями типа «Бабусин крем для рук». Ценник был такой, что спекулянтке-бабусе, предлагающей крем для рук по цене самолета, хотелось эти самые руки оторвать и выбросить.

— Здравствуйте, можно увидеть вашего директора? — с разбегу воткнувшись головой в полукруглое окошко, спросила целеустремленная Трошкина.

— А вы по какому вопросу? Может быть, я могу вам помочь?

К прилавку выступила бледно-зеленая и гладкая, как молодой кабачок, девушка в форменном сатиновом халатике.

— Мне нужно видеть вашу директрису! — уперлась Алка.

— К сожалению, это невозможно. Хотите, я приглашу дежурного менеджера?

— Не хочу менеджера, хочу директрису! — Трошкина заупрямилась, как та коза.

Это было неразумно. Я решила попробовать другую тактику и отступила к выходу, пока меня не заметили.

Расположенный по соседству магазин «Игрушка» в советские времена был флагманом торговли, а ныне большую часть помещений сдавал арендаторам, так что купить в двухэтажной галерее можно было самые неожиданные вещи — от часов с кукушкой до дисков с эротическими фильмами. В игрушечном отделе я приобрела большой пиратский флаг, а в цветочном — букет матерчатых роз цвета густой томатной подливки.

Глядя в зеркало витрины, я повязала черный флаг на манер монашеского платка, постаравшись, чтобы череп и кости спрятались в складках, сделала постную мину, прижала к груди букет и вернулась в аптеку.

Тыльная часть Трошкиной по-прежнему торчала из окошка, нервически подергиваясь, но за прилавком никого не было. Бледно-зеленая девушка то ли просто ретировалась, то ли пошла за подмогой, чтобы выдворить приставучую Алку.

— Посторонись, — я потеснила подружку у барьера. — Тут нахрапом взять не получится, нужна тонкая провокация. Смотри и учись, как надо, пока я жива!

— Но кто-то умер, — смекнула Трошкина, оценив мой экстрерьер.

— Угу, — я кивнула. — Говорю же — попробуем тонкую провокацию. — И возвысила голос: — Кгхм-кгхм, извините! Добрый день, тут есть кто живой?

— Ничего себе — тонкая! — фыркнула Алка.

Я лягнула ее ногой, отгоняя подальше — за колонну.

— Добрый день! — Из внутренней комнаты явилась бледно-зеленая девушка.

При виде меня, всей верхней половиной облаченной в строгий траур, она перевернула приветливую улыбку и сделала грустное лицо.