Еще до Екатерининской станицы Амур величественно-смело начал разливаться в неоглядную даль, особенно когда перестали теснить его последние скалы маньчжурского берега. Амур становится замечательно красивым: во множестве плавают на нем наполовину зеленые, наполовину песчаные острова. Оба берега становятся низменными. Навстречу выплывает один остров; два остались назади и, поместившись среди реки, становятся один за другой, выравниваются, как лебеди на полете к небу, в дружной и большой стае. Выравниваются острова как будто для того, чтобы пропустить вперед себя другого вожака передового, более их красивого, более их зеленого. А там, за этим самым передним островом, и голубое небо слилось с водой. Приятно и отрадно дать теперь возможность отдохнуть глазам на вольном просторе прибрежных равнин. Надоели уже, сильно надоели эти горы, эти скалы, которые вот уже двенадцать суток утомляют наше зрение, около тысячи верст теснят течение Амура.

За Екатерининской станицей Амур прямо-таки пошел по равнине. Горы ушли от него в заметную даль. Островов показалось гораздо большее количество, чаще стали вливаться в Амур реки. Вот две, так называемые Грязные, впали. Скоро выйдет большая — Зея-река.

— И все вот так идет она до самого Благовещенска, — объясняет рулевой. — Проток очень много и косы есть: одна под самым городом, большая очень. Зея, надо быть, наметала.

В воде плескаются и выпархивают потом на берег воробьи особой породы, так называемые водяные, несколько побольше полевых, но с длинными, род утиных, носами. Гуси огромными стаями и очень часто летают над нашими головами и гогочут, лебеди показались. Наступила ночь, выплыла луна: река сделалась еще красивее; берегов почти не видать стало...

На другой день ранним утром я был уже в Благовещенске.

2. ОТ БЛАГОВЕЩЕНСКА ДО ХАБАРОВКИ

Не много надо уменья и красок, чтобы описать внешний вид нового амурского города Благовещенска. Достаточно, если читатель представит себе длинный ряд новых домов (числом 16), вытянутых в прямую линию по прибрежной равнине реки Амура на двухверстном пространстве. Мне прибавить к этому остается не много: все эти дома деревянные, недавней постройки, все с красными крышами, все однообразного фасада. Два из этих домов (крайний и средний) с балконами вышли на самый берег реки; все остальные отошли на заметное расстояние внутрь, образуя впереди себя длинную площадь, на этот раз пыльную и пустынную. Дома эти, не стянутые заборами, кое-где и изредка обставленные кое-какими службами, придают новому месту вид чего-то унылого и тоскливого. Пустыри, залегшие кругом строений, отсутствие малейшего, ничтожного деревца, долгая и бесприветная степь справа, слева и позади строений — все это, взятое вместе, не располагает нового пришельца в пользу нового города. Можно надеяться на его будущее, но нельзя похвалить настоящего: Благовещенск пока только казарма, наскоро построенная, холодная, со сквозным ветром, с капелью с потолков и крыш. Ладил ее линейный солдатик, у которого в первый раз в жизни очутился в руках топор ненадежной работы казенного Петровского завода.

Дело солдатику этому дано на урок и наспех, оттого он и углы плохо приладил, он и пазы кое-как загрунтовал; кое-где мху положил, кое-где заткнул просто ветошь, т. е. старую прошлогоднюю траву; солдат-плотник кое-где и так обошелся. Пусть себе сквозит и дует: от холоду можно и в полушубках согреться, а чиновники могут и в шубах праздничные визиты делать. Оттого-то, говорят, в целом городе в прошлую зиму было всего три или четыре теплых комнаты; оттого-то слова «житейский комфорт, удобства» здесь пока еще анахронизм и оттого-то, наконец, Благовещенск — город только еще в будущем и никак не в настоящем. Правда, однако, то, что делается в нем много, но сделано мало; пустыри стараются застроить, облюдить: между казармами заложен огромный дом для губернатора и небольшой частный; сзади казарм видится несколько срубов, маленькая церковь, сделанная недавно и наскоро из часовни; на двух противоположных краях казарменной линии, в двухверстном расстоянии один от другого, расположены два замкнутых заборами отдельных квартала: один принадлежит Амурской компании, другой — артиллерийской батарее. Оба они представляют вид некоторой законченности и постройки не на живую, а на прочную и крепкую нитку. От Амурского квартала вышли вперед, на самой берег, два сарая-пакгауза, около которых предположено расселить торгующее купечество с их домами и лавками по направлению вниз реки, к устью Зеи. Между пакгаузами выстроится дом, долженствующий служить украшением города; перед ними соорудится пристань для частных и компанейских пароходов. В свою очередь, на противоположном краю города, против так называемого артиллерийского квартала, на берег Амура вышли два сарая, но уже на этот раз казенные, для хлебных и других складов; позади предполагается строить новый квартал с госпитальными зданиями. Тут же, в этом краю Благовещенска, уцелели два-три обмазанных глиной барака, в которых жили первые прибывшие сюда переселенцы. Вблизи этих первоначальных городских строений, на самом берегу реки, крутом и обрывистом, прилепились землянки — эти стрижовые норы, людские гнезда, — составляющие большинство городских зданий. Такой же ряд землянок, плотно прилаженных одна к другой, выстроился и на дальнем, противоположном конце города, против компанейского квартала, в количестве свыше десятка.

Таков общий план нового амурского города. Прибавлять к описанию его остается не много. Часть казарм занята гражданскими и военными чиновниками по количеству далеко еще не заполненного штата по положению об новом сибирском областном городе Амурской области. В четырех казармах размещен линейной батальон, на обязанности которого давно уже легла и лежит до сих пор вся постройка городских строений: вольных плотников в Благовещенске нет, да и взять их негде. Вольные поселенцы из охотников и выслуживших казенный срок ссыльных все разместились по берегу в землянках. Несколько (меньше десятка) частных домов застроились позади казарм по сторонам церкви и церковной площади.

Наружный характер города не представляет также многих особенностей. Преобладающее население — военное; редко попадается борода и проходит какой-нибудь мастеровой, мужик из поселенцев; еще реже — чиновник. Солдаты на площади пилят бревна; солдаты на домах и в домах рубят те же бревна. Со всех сторон слышится лязг и стук топора, визг пилы, во многих местах затянули «Дубинушку» — тащат бревно из речных плотов на берег, тащат его на вновь строящееся здание; солдаты везде, солдаты кругом, куда ни обернешься. Если прибавить ко всему этому ряд казарм, высокие окна которых с рамами, как будто снятыми на время с парников, уныло глядят на берег, и десяток чугунных пушек на той же площади, которые тоже зачем-то глядят на реку, — то картина города едва ли