Я роюсь в сумке в поисках телефона, потом перелистываю фотографии, нахожу снимок, на котором он вместе с Джоной. Это занимает не слишком много времени. Ди всматривается в дисплей моего телефона.

– Вау! – после долгой паузы произносит она. – Я его совершенно не таким себе представляла.

– Не таким?

Я не совсем понимаю, что она подразумевает.

– Мне казалось, они должны быть похожи на братьев, наверное, – поясняет Ди, а потом улыбается и, возвращая мне телефон, добавляет: – Он был очень красивым. Должно быть, ты отчаянно по нему тоскуешь.

Что можно сказать на это? Прошло шестнадцать месяцев со дня его смерти, и – да, я каждый день по нему тоскую? Или: конечно, я тоскую, но иногда втайне встречаюсь с ним в параллельной вселенной, и это заметно успокаивает мою боль? Да, но я стараюсь продолжать жить, и, вообще-то, у меня скоро встреча с парнем, с которым познакомилась на экспресс-свидании?

Все это правда, но не думаю, что Ди действительно пришла сюда поговорить об этом, потому просто киваю и напряженно улыбаюсь.

– Может, они и не походили на братьев внешне, но они именно такими и были, – заявляю я. – Джона почти все школьные годы провел в доме Фредди.

Я не добавляю, что в собственном доме Джоны жизнь была весьма далека от идеала. Наверное, она уже знает о его прошлом, а если и нет, не мое дело посвящать ее в детали. Мэгги, мать Фредди, как-то раз сказала мне, что на десятый день рождения Джоны подарила ему их старый горный велосипед, долго простоявший в сарае, – это был единственный полученный им тогда подарок. И она поняла, что Джона не умеет ездить на велосипеде, только когда увидела, как он неловко перекинул ногу и попытался нажать на педаль. Мэгги выудила его из канавы, промыла разбитое плечо, а потом потратила две недели на то, чтобы научить держаться в седле. Они занимались этим на заднем дворе дома Фредди. Пожалуй, это была не та история, которую Джона захотел бы рассказывать, и вряд ли ему понравится, если я поделюсь ею с Ди.

– Мне кажется, ему полезно было бы сменить обстановку. – Ди снова нервно кусает губу.

– Каникулы? – предполагаю я. – Ну, если хочешь его приятно удивить, не тащи его в слишком жаркие края, он не любитель солнца. Италия бы подошла. Какие-нибудь исторические места, ему может понравиться.

Ди явно смущена.

– Я, вообще-то, думала о чем-то более долговременном, – наконец говорит она. – Моя мама несколько лет назад переехала в Уэльс, теперь живет в прекрасном месте, по-настоящему прекрасном, там можно подолгу гулять.

– Уэльс? – встревоженно переспрашиваю я.

Знаю, что там живут родные Ди, они с Джоной ездили туда на Рождество, но что она имеет в виду, говоря «долговременно»? Ведь не переезд же?

Ди сжимает в ладонях чашку и вздыхает:

– Ты заметила круги под его глазами? Он плохо спит, не садится за пианино, даже радио включает на те дурацкие болтливые станции, чтобы в машине не звучала музыка. Я могу по пальцам пересчитать случаи, когда он смеялся по-настоящему, как будто чувствует себя виноватым…

Я уже почти не слышу ее слов, потому что мой ум не желает воспринимать мысль о переезде Джоны в Уэльс. Возможно, наш город ничего особенного не значит для Ди, но это дом Джоны. Их с Фредди дружба зародилась на этих улицах, в этих пабах. И здесь осталась ДНК их юношеских лет, всей нашей жизни. Я уже достаточно взрослая и понимаю: в мире нет ничего вечного, но слишком уж многое изменилось, и эгоистическая часть меня желает, чтобы то, что осталось, уже не менялось.

– Не знаю, Ди. Здесь он, по крайней мере, в окружении знакомых мест и людей. Может, ему сейчас именно это и необходимо.

– Или же ему будет легче двигаться вперед, окажись он в каком-то другом месте, – возражает она, а потом пожимает плечами. – Не знаю, честно, просто не знаю. Я лишь вижу, что он несчастен, и никак не могу это исправить.

Я делаю глоток кофе и обдумываю ее слова.

– Ты не можешь исправить горе, оно длится столько, сколько длится. Мой доктор говорил, что нужно прочувствовать его, пройти насквозь.

Мы смотрим друг на друга.

– Звучит как чистая ерунда, – бормочет Ди, и мы обе смеемся.

И это первый момент настоящей близости.

– Ты поговоришь с ним? – спрашивает Ди. – Насчет Уэльса.

Все следы веселья покидают меня. Внутренне хочу закричать: «Нет!» Я просто не могу посоветовать Джоне уехать за сотни миль отсюда. И без того не слишком часто вижу его в последнее время. Он ведь теперь не обитает почти постоянно на моем диване. Как бы то ни было, но я определенно чувствую себя увереннее, зная, что он где-то неподалеку – на случай, если вдруг понадобится. И мысль о том, что он может навсегда исчезнуть из моей жизни, вызывает отчаяние, но что, если Ди права? А если свежий воздух Уэльса сдует синие круги под его глазами? Или здешние тени слишком густы и он просто не может увидеть свет?

– Мне надо подумать. – Это лучшее, что я могу ей предложить.

Пятница, 28 июня

По шкале сожалений от одного до десяти я болтаюсь где-то между восемью и девятью с половиной и от нервного напряжения с трудом глотаю завтрак. Я никому не говорила о предстоящей сегодня встрече с Крисом и уже не считаю, сколько раз хваталась за телефон, чтобы все отменить. Стараюсь убедить себя, что не следует смотреть на это как на свидание – ведь это может быть чем угодно! Представляю, что это встреча с неким другом – просто решили выпить вечерком. Пусть даже Крис мне пока не друг, мы же виделись всего лишь раз. После тех двух напряженных минут мы время от времени обменивались сообщениями. Он прислал мне фотографию побережья, сделанную с крыши дома, который он проектировал, а я отправила ему снимок сожженного мной обеда, когда Крис поинтересовался, люблю ли я готовить. Все это было беззаботно и поверхностно с обеих сторон, и именно поэтому я не отправляла ему разные, уже набранные сообщения. Ну, не только поэтому.

В глубине души я чувствую, что вслед за этим свиданием, или «случайной» встречей с другом, передо мной возникнет следующий барьер, через который придется перепрыгнуть. Или, по крайней мере, проползти под ним, ободрав колени. Пытаюсь выкинуть эти мысли, но я достаточно честна с самой собой, чтобы понимать: не хочу провести всю оставшуюся жизнь, глядя на пустое кресло. А я как раз и смотрю на него сейчас, синее кресло, в которое почти не садилась, поскольку оно целиком и полностью принадлежало Фредди. Я и теперь в него редко сажусь. Нет, не потому, что я уж слишком трепетно к нему отношусь, просто оно мне кажется неудобным. Наверное, подушки сохранили отпечаток его зада. Пирс Морган в телевизоре бранит за что-то вегетарианцев, так что я встаю взять пульт и выключить его. Когда я нажимаю кнопку, на экране мелькает реклама кофейной компании. Я задерживаю дыхание, потом качаю головой и фыркаю – главную часть рекламной кампании для них провел Фредди… Выключаю телевизор и стою посреди комнаты, потом, поддавшись порыву, сажусь в кресло Фредди – на самый краешек, – чтобы доесть свой тост. И ерзаю на месте. Заставляю себя просидеть там минуту, максимум две, потом снова встаю и в замешательстве замираю перед камином. Несколько недель назад я купила пару новых диванных подушек. Они яркие, с вышивкой. Хватаю одну из них и пытаюсь пристроить в кресло Фредди. Это помогает. Знаю наверняка, что Фредди возненавидел бы эти подушки и уж точно не позволил бы одной из них лежать в его кресле. Затолкав в рот остатки тоста, я кладу подушку на место и иду на кухню готовить ланч.