В последнее время отношение Гарольда к жизни явно улучшилось. Сегодня он с готовностью вызвался помочь в замораживании рыбы, приносил пиво, давал прикурить, удерживал «Вождя Похатана» на волнах, которые после двух часов дня начали расти. Впервые с тех пор, как Дойл вытащил его из трейлера матери и тисков видеоигры с морским пехотинцем, его глаза ярко блестели. В ясном свете океана в них не осталось и тени той отрешенности. Как оказалось, Гарольд еще ни разу не ловил рыбу.

– Не могу поверить, что тебя никто никогда не брал на рыбалку, – сказал Дойл. – Ради бога, ты живешь возле океана.

Гарольд искоса взглянул на него.

– Никто никогда никуда меня не брал, – сказал он.

– А чем в свободное время занимались твои родители?

– До того как смотать в Луизиану, папа водил грузовик, – сказал Гарольд. – Я почти его не видел. Когда он бывал дома, они с мамой либо трахались, либо дрались. Однажды мне пришлось спать в палатке, потому что у них в гостях была еще одна парочка, они занимались сексом все вместе. Хотя мне удалось кое-что увидеть через окно.

У Дойла пересохло во рту.

– И что же ты увидел?

Гарольд ощетинился:

– Зачем ты задаешь так много странных вопросов?

Дойл оставил пацана наедине с рыбьими кишками и направился к Тоби и капитану Питу. Позже, когда с рыбой было покончено, пришел и Гарольд. Капитан Пит как раз поворачивал лодку в сторону дома.

– Полагаю, ты уже достаточно взрослый, парень, – сказал Тоби, протягивая ему бутылку домашнего пива из запасов капитана Пита. – Дьявол, лично я напивался, когда был еще вполовину младше тебя.

Гарольд вопросительно взглянул на Дойла.

– Валяй, – разрешил Дойл, – но не больше двух. Гарольд взял бутылку, вытащил пробку зубами и быстро расправился с содержимым. Перевел дыхание, проглотил последние капли и бросил бутылку в сторону. А потом долго и неприятно рыгал.

– Ты убьешь себя, если будешь так пить, – сказал Дойл.

Гарольд, нахмурившись, смотрел на горизонт, окутанный на востоке легкой дымкой, потом повернулся к Тоби:

– Ты ведь был с ним, когда это случилось, да, толстяк?

– Как ты меня назвал, панк долбаный! – поперхнулся пивом Тоби.

– Ну, когда он застрелил того парня, – сказал Гарольд, не обращая внимания на его возмущение.

Тоби вытер пену с густой щетины и зловеще улыбнулся.

– Да, пацан, я там был, – сказал он, со значением кивнув в сторону Дойла. – Ты видишь самого быстрого стрелка на Восточном побережье. Этот человек застрелил хорошо обученного киллера, вооруженного девятимиллиметровым полуавтоматическим пистолетом последней модели. Но что самое удивительное – подвиг был совершен кольтом «уитниуилл-уокер» сорок четвертого калибра, долбаным ковбойским пистолетом модели тысяча восемьсот сорок седьмого года. Не пойми меня неправильно, это, конечно, классика огнестрельного оружия, но сделано-то оно было не для скорости. Поэтому не будем говорить, что бы наш Стрелок сделал, имей он более подходящее оружие, например старый добрый морской кольт тысяча восемьсот пятьдесят первого года, сорок первого калибра, любимое оружие Дикого Билла Хикока. Или знаменитый и прекрасно отлаженный кольт сорок пятого калибра, более известный как «миротворец».

Глаза Гарольда стали круглыми и доверчивыми. Вдруг Дойл представил, как в руки пацана попадает старый револьвер и он стреляет в хиппующую историчку.

– Хватит этого дерьма, – сказал Дойл Тоби. – Я стараюсь забыть о том, что произошло.

Тоби помотал головой.

– Такой прекрасный момент не должен быть забыт, Тим, – сказал он. – Людям нужны и другие герои, кроме Чарльза Мэнсона и Моники Левински. Перефразируя изложенную Фукидидом надгробную речь великого Перикла, «вся земля – гробница доблестных Дойлов».

– Не понял, что это значит, – сказал Дойл, – просто заткнись, пожалуйста.

Он обошел контейнер с рыбой и встал у руля рядом с капитаном Питом.

Корабельная рация была настроена на волну береговой метеорологической службы, оттуда раздавалось добродушное жужжание, изредка прерываемое таким невразумительным прогнозом погоды, что он был понятен лишь капитану Питу.

– Надвигается шторм, – сообщил капитан Пит.

– Сильный?

– Думаю, да.

– Мы выдержим?

– Наверное.

Когда волны подогнали «Вождя» ближе к темному овалу земли, который был их родным островом, Дойл оглянулся на Тоби и Гарольда. Они стояли, прислонившись друг к другу; толстяк что-то рассказывал, сложив большой и указательный пальцы в виде пистолета. Так на фоне темного океана создавалась легенда.

Закинув в каноэ багры, Тенч Дойл отчалил от пристани Бриджерс-Хоула – поселка на чесапикской стороне полуострова, в устье Виккомак-Крик, пользовавшегося в округе дурной славой. С октября по апрель он выходил в море за устрицами, как делали его отец, дед и прадед. Но, в отличие от них, Тенч добывал устриц в одиночку, справляясь с щипцами[110]без сортировщика и с лодкой без матроса, даже в самую плохую погоду – закрепляя румпель и потуже сворачивая парус, чтобы его не порвали сильные ветра. Да никто и не пошел бы с ним в плавание, потому что Тенч Дойл считался человеком тяжелым и злым.

Никто не знает, что именно формирует человеческий характер. Двое самых младших из шести братьев Тенча были обаятельными бездельниками – видимо, пошли в свою кубинскую мать. Они не особенно любили ловить устриц и в конце концов сбежали в Сан-Франциско, где слонялись без дела и накачивались спиртным, переходя из одного салуна в другой. Среди обитателей Пиратского берега[111]они прославились как остряки и шутники. Два средних брата каким-то образом выучились арифметике и добились уважаемого положения в обществе. Близнецов, которые умерли в возрасте двенадцати лет во время эпидемии тифа в 1872 году, любили почти все друзья в школе. А Тенча все ненавидели.

Никто не мог точно сказать, откуда взялось такое отношение: из-за резкого слова, сказанного соседу, или взрывного и норовистого характера Тенча, часто приводившего к дракам. А может, виной всему – какая-то черта, унаследованная от проклятых Дойлов, которые еще со времен своего предка-пирата были беспокойным и непредсказуемым племенем. Как бы то ни было, в каждой пивной, в каждой забегаловке любого захудалого устричного порта в заливе лодочники наперебой рассказывали историю о том, как Тенч однажды швырнул сортировщика в море за то, что тот жаловался на холод и ветер в спину, что раковины режут ладони, что мало платят и заставляют много работать, – обычные вещи, на которые жалуются сортировщики, пока раскладывают устриц. Каждый раз, когда масляные лампы тускнели, последний доллар был выигран или проигран в карты или кости и мужчины заводили беседы о войне и всяких беззакониях, они единодушно заявляли, что Тенч – отъявленный негодяй, жестокий бандит, который в припадке ярости утопил, наверное, с полдюжины бедных беспомощных пэдди – иммигрантов, только что прибывших на балтиморском пароходе из Ирландии, которых некому было даже хватиться.