Тенч никогда не слышал таких невероятных историй, это было глубоко забытое наследие предков. Долгие холодные зимние ночи в хижине на берегу залива были согреты сказками о прекрасной жестокой Дейрдре, дочери печалей; о Кухулине, могучем воине, наделенном волшебной силой, в одиночку сражавшемся с целыми полчищами врагов; о Финне, чья волшебная игра на скрипке заставляла мертвых подниматься из могил и весело отплясывать джигу; об Ирусане, Кошачьем Короле, который однажды показал хитрому сыну Мананнана тайную дверь к сокровищам фей, польстившись на жирную треску; об удивительном Ойсине, который пересек Западный океан на волшебном коне в поисках Златокудрой Ниам, своей призрачной любви; о Норе и Бине, устрашающих великанах, которые держат мир на своих широких, могучих плечах.

– Ведь это иссушающая, пыльная работа – держать на плечах весь мир, – говорил Коннор. – Поэтому, видишь ли, эти бедные проклятые великаны так захотели пить за тысячи тысячелетий, что – так гласит легенда – как только хоть один смертный с пинтой свежего пива в руке войдет в их темную пещеру, куда не проникают лучи солнца, и великаны почуют его, то сбросят мир, как поношенное пальто, и упадет он прямо в черное море ночи, и таким будет наш конец. Но пока что их жажда настолько сильна, что они даже не понимают, что хотят пить, и нужен по-настоящему сильный запах пива, чтобы напомнить им, чего их лишили.

Тенч признался, что понимает, как им приходится, этим великанам, – один из редких моментов, когда он выразил свое мнение. Он привык к долгому молчанию и был слишком занят, работая щипцами и сортируя раковины, поэтому говорил мало. Но болтовни молодого Коннора хватало на двоих.

Тем временем события в заливе отодвинули эти чудесные истории на задний план. Суда синдикатов теперь промышляли в богатом устрицами мелководье. Они столкнулись с сопротивлением частных ловцов, которые ответили на незаконное вторжение ружьями, кольтами и легкой артиллерией, укрываясь в земляных и деревянных укреплениях при входе в рукава залива.

В декабре пушечный огонь защитников мелководья послал шлюп «Мари Домбовски» на глубину шестидесяти футов недалеко от Саттерс-Рич. Вместе с судном утонули четверо пэдди, запертых в носовом кубрике. Синдикаты в ответ на это за один день потопили шесть каноэ. Потом у судна «Николсон Сойер» картечью снесло мачты, убив капитана и помощника. Их смерть встревожила попыхивавших сигарами магнатов в Балтиморе сильнее, чем смерть тысяч пэдди. В отеле Конгресса в Кейп-Мей, штат Нью-Джерси, состоялось собрание, на котором синдикаты единодушно проголосовали за продолжение решительных действий против частных ловцов, за борьбу с тем, что газеты, принадлежавшие магнатам, называли «анархией в заливе».

К концу февраля большинство судов синдикатов имели на вооружении пулеметы Гатлинга, приобретенные у армии. Команды были укомплектованы хорошими стрелками – негодяями, набранными в трущобах северных городов, в том числе в Нью-Йорке. Хотя формально закон был на стороне частных ловцов, правительство бездействовало, отказываясь следить за соблюдением существующих договоренностей. «В трудные времена залив принадлежит всем», – заявил генеральный прокурор штата Виргиния. Это означало, что залив принадлежит сильнейшему. Борьба оказалась неравной: ловцов оттеснили с отмелей, где многие поколения их предков добывали свой хлеб. Богатая публика желала устриц, ей было не важно, кто достал их со дна. Ко второй неделе марта капитаны шлюпов и их головорезы потопили шестьдесят каноэ, погибли двадцать семь человек.

Тенч Дойл оказался неизбежно втянут в эту жестокую борьбу. Так же неизбежно его дружба с Коннором Малоуном пошла на убыль. Сохранить дружбу между мужчинами старше определенного возраста – задача не из легких. Мужская гордость, количество выпитого, соревновательный импульс – все играет роль.

Однажды – это случилось в первую неделю марта – на рассвете туманного утра Тенч повел «Без имени» за устрицами. Коннор занял свое привычное место у румпеля. Они дошли до бухты Брауна – давно облюбованной Дойлами устричной отмели. Вдруг из тумана показался неясный силуэт: чернобокий шлюп синдиката Уорда тянул сеть по мелководью. На его мачтах в серой дымке тумана все еще горели желтые фонари, треск лебедки громким эхом отдавался в тишине.

– Эти ублюдки были здесь всю ночь, – прошептал Тенч. – Отмели по закону принадлежат ловцам, черт возьми, а не этим сукиным сынам! – Он поднял тяжелую пушку для охоты на уток и установил ее на носу, вставил запал, заполнил дуло острыми раковинами устриц и накрыл это нескладное орудие парусиной.

– Что ты собираешься делать? – срывающимся голосом спросил Коннор. – Не сходи с ума, Дойл!

Тенч обернулся к позеленевшему от страха ирландцу.

– Пригни голову, парень, – сказал он, ухмыляясь. – Этим пиратам теперь будет что вспомнить.

У чесапикских каноэ – низкая посадка и плавный ход, а «Без имени» было к тому же одним из самых быстрых в заливе. Никем не замеченное, оно проскользнуло под планшир шлюпа. Теперь можно было разобрать название: «Саванна Келли У17». Полуголодные пэдди у лебедки замерли, когда «Без имени» вынырнуло из тумана. Капитан, большой бородатый человек, одетый в прочный парусиновый костюм, настоящий морской волк, поспешил к леерам.

– С дороги, вы, паразиты! – рявкнул он. – Или от вас мокрого места не останется!

– Это мой участок, ты, устричный пират! – закричал Тенч, потрясая кулаком. – Убирайся туда, откуда пришел!

Потом он сдернул с орудия парусину, присел и направил дуло на паруса неприятеля. Прогремел залп, воздух наполнился черными осколками устричных раковин. Капитан упал, раненный в голову, проклятия замерли у него на губах, два пэдди упали с лебедки, истекая кровью. В следующее мгновение грот шлюпа был изрезан на куски. Тенч понял, что у него в запасе не больше минуты, прежде чем команда опомнится и начнет стрелять.

– Меняй курс, Коннор! – закричал Тенч. – Меняй курс!

Но Коннор бросил румпель и в ужасе прижался к борту, закрыв лицо руками. Изрыгая проклятия, Тенч прыгнул к румпелю, отпихнул дрожащего ирландца и повернул «Без имени» по ветру. Парус расправился, натянулся, и проворное маленькое судно, как стрела, понеслось к горизонту. Несколько ядер шлепнулось рядом, не причинив им никакого вреда, йотом все стихло.

Позже в тот же день Тенч вытащил несколько бушелей превосходных устриц на богатой устричной отмели у пролива Поджет, но не был этому рад. Напряженное молчание повисло между ним и его командой, состоящей из одного человека. Коннор не болтал, как обычно, а лежал, отвернувшись от румпеля, безразличный ко всему, словно мертвец.

– Помощи от тебя сегодня не дождешься, – проворчал наконец Тенч, когда они повернули к дому. Лодка была до краев наполнена блестящими устрицами.

Коннор молчал, мотая головой, но Тенч не унимался.

– Ты действовал там как сумасшедший, жестокий идиот, – прошептал наконец ирландец. – Я не буду участвовать в подобном насилии. Я мирный человек.

– Ты трус! – со злостью крикнул Тенч. – Это пираты, это они сделали тебя таким, парень. Превратили в калеку, живущего за счет чужой милости!