же, я делать этого не стану. Кажется, я уже говорил вам, что я в восторге от этого союза…

– Почему? – резко оборвала его Гортензия. – Из-за моего состояния? Я могу выдать вам дарственную на полное и безраздельное владение им, и сей же час, если это…

– У вас нет на то права!

– Нет права?

– Вы имеете лишь право пользования, а не распоряжения! Но послушайте же, надо покориться! Можно подумать, что вас ведут на эшафот. Этьен по характеру мягок и миролюбив, на мой вкус даже слишком, но вы-то сможете делать с ним все, что вам заблагорассудится! И наконец, довольно об этом. Коль скоро таковы соизволение и вящее удовольствие государя, – отчеканил он и яростно черкнул ногтем под соответствующей строкой на королевском пергаменте, который поднял с пола, – вам остается лишь повиноваться! И я, уж поверьте, сумею вас к этому принудить!

Дверь хлопнула за ним, и слышны были лишь звуки его шагов на лестнице… Годивелла, на протяжении всей этой сцены притулившаяся за одной из высоких скамей, кинулась ко все еще стоявшей на коленпх Гортензии, чтобы помочь ей подняться…

– Не надо так горевать, дитя мое! – прошептала она, бросая вокруг тревожные взгляды, словно опасалась, что ее подслушают. – Это ни к чему не приведет… Ваше сопротивление лишь разбудит демонов, что живут в душе господина Фулька. Он способен… ну да, способен на худшее, когда ему перечат. Перестаньте наскакивать на него!.. Может, со временем все образуется…

– Каким временем? Вы думаете, он оставит мне время?..

Поддерживая одна другую, они вышли из залы, но, когда кормилица попыталась увлечь девушку на кухню, чтобы напоить чем-нибудь теплым для придания сил, Гортензия отказалась. Ее взгляд упал на широкий плащ, оставшийся на вешалке.

– Попозже, Годивелла! А сейчас я бы хотела глотнуть свежего воздуха… Мне кажется, что это поможет…

– Так ночь уже спускается, да и дождь закапал…

– Далеко я не уйду. Только до часовни… Даже если мне не удастся туда войти, я просто побуду около нее, это меня успокоит…

– Ну, тогда идите, но не припозднитесь!

С материнской заботливостью старая кормилица завернула ее в грубый плащ, особо старательно поправила капюшон на ее голове, а затем долго смотрела с порога, как девушка медленно спускалась с холма. От влажного, свежего воздуха Гортензии стало лучше. Пролитые слезы, высыхая, разгорячили и натянули кожу. Теперь она с наслаждением впивала запах молодых трав, папоротников и сосновой хвои – свежие ароматы влажной равнины. Небо над ее головой хранило бледно-сиреневые отсветы недавнего заката. Было тепло и безветренно, и все дневные звуки погасли…

В тени скалы молчаливая часовня походила на большого дремлющего кота. В ее облике было что-то дружеское и вселяющее уверенность. Гортензия медленно направилась к ней.

Как и в предыдущий визит, она уселась на выщербленные ступени каменного креста и поискала глазами безжизненный колокол на маленькой квадратной башенке. Зазвонит ли он еще, как в ту ночь? Если действительно его призывы доносились из замогильной тьмы, если они были голосом той, кто покоилась здесь, в то время как белая тень в замке осталась ее видимым обличьем, значит, колокол должен зазвонить снова, поскольку вновь Этьену грозит опасность…

Что он сможет возразить, что сделать против сокрушительной очевидности королевского указа, не подлежащего обжалованию, если там ему предписано жениться на своей кузине и это объявляется его святым долгом? Пройдет лишь несколько дней – и он встанет на ноги, а доктор Бремон приедет и освободит его от докучной тяжести лубка… Конечно, он будет страдать… биться в этой паутине, а она бессильна что-либо сделать для него.

Настала ночь. Прижавшись к основанию каменного креста, Гортензия смотрела на замок, грозно высившийся перед ней. Он неспешно превращался в гигантскую тень. Два освещенных окна, выходивших на эту сторону, показались ей глазами какого-то апокалиптического зверя. Громадина источала недоброжелательство, еще немного, и девушке почудилось бы, что ей слышится угроза, выдыхаемая, словно невидимое пламя, из каменных ноздрей.

На ее лоб упала капля дождя, потом другая. Чернота, разлившаяся вверху, шла не только от ночи: тяжелое свинцовое облако цеплялось за зубцы Лозарга. Пора было возвращаться. Благоразумие требовало, чтобы Гортензия поспешила укрыться от непогоды, но она все не могла решиться. Сама мысль о том, что придется вновь оказаться лицом к лицу с маркизом, была нестерпима. Она не сможет продолжать недавно прерванный спор, не испросив, как некогда говаривал король Людовик XI, «совета тишины»…

Конечно, у нее была ее комната, но это обычное убежище терпящих бедствие женщин располагалось дверь в дверь с покоями маркиза и соседствовало с той самой комнатой, где Мари де Лозарг постиг столь ужасный конец. Воистину Гортензия имела право сказать, что она одинока перед собой… и господом, если он внемлет ее мольбам! Она подумала о маленьком гроте. Только там она обретет спокойствие… Лишь там ей, может быть, посчастливится увидеть того, в ком она в эту минуту нуждалась более всего: Жана, Князя Ночи, ее любимого.

Не обращая внимания на силуэт Годивеллы, четко вырисовывавшийся на фоне двери замка, и на зовущий ее голос кормилицы, она плотнее закуталась в плащ, опустила капюшон еще ниже и, скрыв лицо, став таким образом тенью среди теней, устремилась к потоку.

Она шла напрямик, не оглядываясь, под начинавшимся ливнем, в быстро сгущавшейся ночной тьме. Так она достигла леса, но не той тропой, что избирала в предыдущих прогулках, когда направлялась к реке из замка. Тропа вывела на дорогу, и она поспешила по ней, никуда не сворачивая. Но чем дальше она удалялась от дома, тем гуще и непроглядней становился лес. Звук текущей воды постепенно затихал, вместо того чтобы становиться все слышнее. Вскоре дорога сошла на нет, продолжая существовать лишь в ее воображении, и, когда Гортензия поняла, что забрела не туда, и решила повернуть назад, возвратиться к замку и оттуда вступить на привычный путь, она не смогла обнаружить ничего похожего на дорогу.

Дождь уже хлестал вовсю, без труда пробивая пока еще слабый покров листвы; он слепил девушку, и она перестала понимать, где находится. Вокруг нее все смешалось… Проходила ли она недавно около этого дуба с шишковатым стволом? А может быть, она видела тот, другой?.. Над лесом, по которому она кружила, словно обезумевшая птица, стояло мрачное, как чернила, небо. Она слабо угадывала лишь силуэты деревьев и валунов…

Внезапно она ступила на крутой спуск, и ей показалось, что внизу пенится река. Она бросилась туда. Земля была скользкой, ее устилали прелые листья и пятна свежего мха. Гортензия потеряла равновесие, соскользнула