в промоину, в падении обдирая руки о терновник. Боль заставила ее вскрикнуть, но она решила не поддаваться страху. Она встала, несколько шагов прошла по следам какого-то зверя, продиравшегося сквозь кусты. Она вымокла до нитки, замерзла и не могла понять, вода или слезы заливают ей лицо…

Ее нога соскользнула с валуна и подвернулась, боль швырнула ее на землю, и она, всхлипывая, осталась лежать, пока не услышала нечто, заставившее содрогнуться от ужаса. Или, быть может, оно ей только почудилось, рычание волка совсем рядом. В двух шагах? И тогда она закричала:

– Жан!.. Жан, Князь Ночи!.. Ко мне!..

Однако собственный голос показался ей до смешного слабым. Как мог Жан различить его в эту бурю, если она сама не знала, ни где находится, ни сколько успела пройти! Ей уже мерещилось, будто она месяцы и годы блуждает по этому негостеприимному лесу…

В ответ – ни звука. Она кричала снова и снова, потом, отчаявшись дождаться помощи, с трудом поднялась в надежде по крайней мере отыскать скалистый навес, способный укрыть ее от потоков воды, подхваченных яростным ветром и хлеставших в лицо. Но когда она ступила на поврежденную ногу, ее пронзила столь сильная боль, что она без памяти рухнула на землю…

Гортензию привело в чувство нечто, похожее на ожог. Что-то лилось ей в рот, и напиток был так крепок, что она подавилась, закашлялась и скорчилась, переломившись пополам. Кашель рвал ей горло… Тут раздался тихий и нежный смех:

– Вы явно никогда не пили спирта! Простите, но ничего другого у меня под рукой не оказалось, – проговорил Жан.

Гортензия увидела его на коленях подле себя, с блестящими от воды черными волосами, прилипшими к скулам; он смотрел на нее, а в глубине его глаз теплился веселый огонек. Сама она сидела на тюфяке, который он, видимо, подтащил поближе к огню, чтобы она могла согреться, а ее плащ был развешен на спинке стула, и от него шел пар. Рядом лежал огромный волк.

Блеск огня еще немного слепил ее, и она не могла различить ничего больше.

– Где мы? – спросила она.

– У меня. Не подозревая того, вы оказались совсем близко. Вам оставалось перевалить через утес и пересечь поток… К счастью, я услышал ваш крик, несмотря на бурю. Но нашел вас Светлячок.

Услышав свою кличку, волк повернул к ним голову, и в желтых глазах заиграли, как казалось, радостные искорки. В первый раз Гортензия испытала к нему нечто похожее на теплое чувство. Она начинала понимать эту странную привязанность между человеком и зверем…

Заставив ее снова улечься, Жан поднялся и отошел в глубь жилища. Теперь Гортензия уже смогла рассмотреть там белую подушку и красную перину закрытой постели, какие стояли здесь в любом фермерском доме.

– Вам надо бы снять ваши одежды, – произнес он. – Я дам вам покрывало, и вы подождете, пока они высохнут.

Послушная, она хотела было встать, но при попытке подобрать под себя ноги резкая боль напомнила ей о поврежденной лодыжке…

– Я не могу подняться, – простонала она. – Кажется, падая, я что-то себе сломала…

Тотчас он оказался подле нее.

– Посмотрим! Ба!.. Что за причуда бегать по лесу в бальных туфлях, – укоризненно промолвил он, с бесконечными предосторожностями снимая с нее узенькие сафьяновые туфельки, теперь в любом случае уже ни на что не годные.

Мгновение спустя он уже чрезвычайно бережно осматривал и ощупывал лодыжку; разорванный чулок позволял увидеть, что она распухла и была сильно ободрана. Он озабоченно нахмурился.

– Снимите эти лохмотья, – приказал он. – Я не гляжу! Надо очистить рану.

Гортензия исполнила приказание, меж тем как он набирал горячую воду из котла, висящего над огнем, и искал уксус, чтобы отмыть покалеченную ногу. Затем долго, тщательно протирал рану, убирая землю и травинки.

Пока он это делал, Гортензия, чьи глаза мало-помалу привыкали к полутьме, осматривалась. Дом, построенный из гранитных, грубо пригнанных глыб, был небольшим. Он состоял из одной комнаты и пристройки для стирки, обложенной камнями. Из обстановки здесь было все то же, что обычно встречалось в небогатых крестьянских жилищах: стол из каштана с двумя скамьями по бокам, два табурета и в глубине – решетка из темного дерева, за которой находились кровати. Их там было две, поставленные в ряд и разделенные узкой перегородкой, но вторую, покрытую старым коричневым пуховиком, ей не удалось как следует разглядеть за деревянными балясинами.

Над очагом к арке было прибито распятие из почерневшего дерева, и его перекладины, как правильной формы лучи, мерцали на гладком камне; рядом висело ружье. Возле очага сундук для дров, могущий служить сиденьем, соседствовал с топором лесоруба, громадным и грозным, будто орудие палача. Однако от множества домов подобного рода эта лачуга отличалась двумя совершенно неожиданными предметами: маленьким комодом из вишневого дерева, чьи филенки и скромная медь замков и заклепок были тщательно начищены, ухожены и мягко блестели, и маленьким же книжным шкафом, набитым томами хоть и потрепанными, но расставленными с гораздо большим порядком и любовью, чем в святилище господина Гарлана… Впрочем, во всем скромном убранстве дома царили образцовый порядок и чистота. Конечно, это было обиталище одинокой души, волчьего пастыря, однако именно прибранность и чистота, заботливый, непритязательный уют отличали его от большинства ему подобных.

Тягучая боль напомнила Гортензии о ее увечье. Жан закончил промывать рану, обсушив ее, и стал ощупывать отекшие места; однако, какими бы чуткими ни были его пальцы, они не могли вовсе избавить его подопечную от страданий, и она по временам глухо постанывала. Наконец, осторожно пристроив больную ногу на тюфяк, он выпрямился и улыбнулся девушке, смотревшей на него со жгучей тревогой:

– Ничего не сломано! Вам повезло. Простое растяжение, но, признаюсь, оно впечатляет. Думаю, что смогу облегчить ваши мучения.

– Разве вы доктор? Где вы научились этому?

Он сделал широкий жест, как бы обнимающий все пространство далеко за пределами его хижины:

– Я почерпнул это в той большой книге, что пишется вокруг нас… Сиголена знает полезные травы, всякие снадобья. Она учила меня всему, что ей было известно… А это на пользу, когда живешь как дикарь.

Достав из комода маленький горшочек и полоску белой ткани, оторванной от старой простыни, он подошел к ней и сел на тюфяк. В несколько мгновений распухшая нога была умащена какой-то мазью красивого светло-красного цвета с терпким запахом, затем он тщательно, но не слишком туго перевязал ее.

– Вот! Когда вернетесь в замок, Годивелла сможет обновить вам повязку. Она тоже умеет лечить, хотя не так хорошо, как ее сестра.