— Ничего, Мих. Ты — целитель, вот и занимайся своим искусством. Но я слегка опасаюсь, что Хёрст или его прихвостни могут попытаться втянуть тебя в свои интриги. Потому и пытаюсь до тебя донести, что по существу все уже решено.

— Ну что же, — пожимаю плечами. — Решено так решено. Лишние проблемы мне тоже не нужны.

Глава 19

Низшим доверять нельзя

— Люблю смотреть отсюда, как они копошатся внизу, — говорит граф Нагель.

Мы с ним стоим на балюстраде, облокачиваясь о заграждение. Отсюда и правда открывается превосходный вид на парадный зал. Сотни разряженных в пух и прах кавалеров и дам прогуливаются по обширному помещению из конца в конец, образуют пары, кружки и группки и снова расходятся. Даже отсюда — и безо всякой Тени — явственно ощущается, как много в этой толпе зависти, двуличия и лицемерия. Удушающая атмосфера.

Различаю в толпе барона Рентха под руку с заливисто смеющейся Симоной. Барон чувствует мой взгляд, смотрит вверх — и его лицо перекашивается от ужаса. Он начинает кланяться мне, как китайский болванчик — сперва мелко, потом сгибаясь едва ли не вдвое. Морщусь и отворачиваюсь. Мстить ублюдку нет никакого желания, да, собственно говоря, и необходимости — стервочка Симона сделает это за меня. Барон в надежных руках. Симона тоже замечает меня, лукаво улыбается и подмигивает.

— Мелкие, подлые, никчемные создания, — вещает граф. — Носят имена своих великих предков, а у самих из жизненных достижений разве что пьяные соития с чужими супругами да порка слуг на конюшне. Кичатся высотой происхождения, часами меряются родословными — а любой из их великих предков проклял бы их, увидев, в какое ничтожество они впали.

С сомнением кошусь на графа и давлю порыв отодвинуться от него подальше. Вот вроде бы я должен быть благодарен старикану за прекрасные условия работы и щедрую оплату. Но сейчас уважения к нему не могу найти в себе при всем желании. Граф так рьяно обличает пороки соплеменников, прямо-таки пророк в огненной пустыне. А сам-то он чем может похвастаться? Какие такие подвиги он совершил? Удачно подкладывал красотку-племянницу в нужные койки? Наинтриговал, чтобы внуку на турнире достался заведомо более слабый соперник, а потом еще выстрелил этому сопернику в спину, чтоб уж наверняка? Вероломно убил собственного школьного друга?

Этот Сет был, наверно, наименее отвратным человеком на Танаиде; жаль, погиб за тридцать лет до моего прибытия. Вот с кем было бы интересно поговорить. Похоже, он был чересчур доверчив, наивен даже, но все-таки пытался привнести какой-никакой прогресс в этот парализованный, словно муха на клейкой ленте, мир. Хотя что толку? От Сета отреклись и друзья, и вассалы, и те самые низшие, которых он пытался сделать людьми. Теперь только полоумные сектанты призывают его на своих ритуалах, надеясь, что Знание будет дано им, как некая небесная халява. Будто обрести Знание — все равно что найти клад, просто протяни руку и возьми. Мечта Емели о том, чтобы сидеть на печи и все получать по щучьему велению, по своему хотению. Эти люди даже не пытаются улучшить свою жизнь собственными руками.

— А она все-таки пришла, — меняет тему граф. — Не побоялась. Храбрая девочка. Но глупая.

— Ты о ком?

— О дочери герцога Хёрста. Папаша ее не явился, сказался больным. Но он и в самом деле плох, его по лестнице в паланкине поднимали. Думал, признаться, у девицы не хватит наглости прийти. Однако вон она, видишь, в белом платье.

Костлявый палец графа указывает на стройную девичью фигурку. Дочь опального герцога стоит в одиночестве, вокруг нее что-то вроде зоны отчуждения. Спина прямая, головка гордо вздернута, губы упрямо сжаты. Хорошенькая девушка и, по всей видимости, с характером.

— Дурочка надеется, сейчас из ниоткуда появится сияющий рыцарь на белом коне и спасет ее, — в голосе графа прорезаются издевательские, садистские даже нотки. — Что же, сама напросилась… У меня есть план на такой случай. Раз у девицы достало наглости явиться сюда, она будет наказана. После этого вечера ни один младший сын разорившегося межевого рыцаря даже не взглянет на нее.

Не нравится мне тон графа, вот прямо совсем не нравится.

— Ты что же, изувечишь ее или вовсе убьешь?

— К чему же такие страсти? — на губах графа змеится тонкая улыбка. — Убийство на приеме испортило бы гостям аппетит перед ужином. Это праздник, все должны развлекаться. Мальчики сработают куда изящнее… да вот и они.

Через зал шествует Эдгар Нагель. Сейчас он снова расфуфырен, как средней руки проститутка мужского пола — серебро, парча, драгоценности, волна спадающих на спину волос. Эх, а в простой одежде и шапочке на нормального парня был похож. По обе стороны от Эдгара — двое оболтусов его возраста, тоже одетых с крикливой роскошью. И они движутся к замершей девушке в белом. В руках Эдгара — здоровенный кубок. Поравнявшись с девушкой, Эдгар выплескивает содержимое кубка на нее.

— Ах, извини меня, госпожа, — говорит графский внук, отчаянно кривляясь и гримасничая. — Какой я, право же, неловкий…

Его приятели разражаются мерзким гоготом, и все троица удаляется. Дочь герцога машинально провожает их глазами, а потом вдруг взвизгивает и закрывает руками грудь. Белое платье стремительно тает, словно брошенный в горячий чай кусок сахара. Ошметки подола падают на пол. Девушка затравленно озирается и пытается прикрыться ладонями.

Сотня собравшихся наблюдает за унижением девицы с холодной злой радостью. Не надо владеть ментальной магией, чтобы понять: каждый знает, что на ее месте могла бы быть его собственная юная дочь, и счастлив, что этот кошмар происходит с кем-то другим.

И тогда я не выдерживаю. Сколько ни обещал себе, что не полезу в разборки Высших, но молча наблюдать такое — все равно, что стать одним из этих сволочей. Спускаюсь по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Пересекаю зал. По пути сдергиваю скатерть с одного из столов. Какая-то утварь с грохотом падает на пол, но мне все равно. Быстрым шагом подхожу к девушке и набрасываю скатерть ей на плечи. Ожогов на теле нет — что бы там ни было у Эдгара в бокале, оно уничтожило только одежду; и это в мире, где из лекарств известны лишь простейшие отвары трав… Почему я не удивлен?

Дочь герцога панически сжимает в кулачках ткань, потом чуть успокаивается, обматывает бедра, словно юбкой, и перекидывает