тебе послала авиа из Красноярска 14/II – может быть дошли уже? Сегодня посылаю тебе авиа газеты за март. Боюсь, что до мая не удастся выслать посылочки. На днях буду у Володи, хочу перепечатать работы по русскому гуманизму. Они очень актуальны сейчас и хочу их послать в ряд мест, поставив одновременно вопрос в целом.

У нас уже на улице проблески весны. Зима вообще была теплая. А мне так не хочется никакого обновления природы, никаких зеленых побегов, тогда особенно грустно и еще больше прячешься в комнате за пыльной рамой и бесчисленный раз перечитываешь дорогие листки. Горе ведь не иссушает. Душа такая же трепетная, но с поверхности охлажденная, не принимающая внешних поверхностных раздражений, «вещь в себе». Груз нелегкий, но органичный.

Все о тебе спрашивают, шлют приветы.

Родной мой – обнимаю тебя, целую горячо, нежно, бесконечно.

Всегда с тобой. Трудно кончать письмо – слова не ложатся на бумагу.

Обнимаю тебя еще и еще.

Твоя К.

Посылаю марки на 5 руб.

№ 354. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

27.III.49 г.

Родная моя,

давно, давно не имел от тебя писем. Последнее написано 21‐го января. Что с тобой, как твое здоровье, как идет твоя работа и жизнь – все это далеко и скрыто от меня и меня мучает. Я понимаю, что и ты испытываешь такое же чувство, так как все реже получаешь мои весточки. И в этом беспокойстве мы опять с тобой вместе, вдвоем.

Сегодня выдался у меня свободный день – я перечел (который уже раз) все до одного твои письма и пережитая боль как-то сблизила на этот час с тобою, живо представил тебя, твои черты, весь твой облик. Как много бы хотел сказать тебе, выразить свои чувства и мысли и как бы мы посидели с тобой в молчании, которое одно заполнило бы всю пустоту минувшего года разлуки. Деточка моя, будем радоваться тому, что у нас осталось – сознанию нашей близости душевной, того, что мы живы, можем иногда перекинуться письмами и мечтать, верить надеяться, что еще не все кончено и прощальная улыбка любви, может быть, будет еще нам дарована временем.

Я здоров. Получил твою бандероль с газетами, отосланную 27‐го февраля. Она мне в какой-то мере заменила письмо. Получил также посылку из Красноярска, очень калорийную – она еще не вся мной израсходована. Спасибо пославшим.

Хотелось бы знать, что же дома. Как здоровье Манечки? Жив ли Ник. Павлович? А что Вова, перестал ли он обо мне думать или вспоминает; как грустно, что возможности его ограничены – я знаю, что он хотел оказать мне помощь, и я надеюсь, что он понимает, что она для меня жизненно важна в буквальном значении слова. Я понимаю, конечно, что момент для моих желаний и надежд неподходящий. Целую, родная, ты всегда со мной и во мне останешься. Саня.

Прости, что какое-то грустное написалось письмо. Так всегда бывает у живых людей – минутка слабости на часы мужества. Пиши же, адрес старый.

Горячо, крепко целую нежно любящую Манечку

№ 355. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

30.III.49 г.

Родная, шесть недель я живу без твоих писем. Последнее (от 21‐го января) имело за собой три недели перерыва. Воздушный наш мост и тот повис где-то без точки опоры. Конечно, факт молчания находит у меня достаточно объяснений и оправданий, но этим не отменяется самый факт.

Вдали от тебя я глубоко ощутил и понял, кем ты была для меня и что нами оставлено на коротких браздах нашей жизни. Хорошо сказал Белинский, которого я читал на днях: «Настоящее никогда не наше, ибо оно поглощает нас собою; и самая радость в настоящем тяжела для нас, как и горе, ибо не мы ею, но она нами преобладает». Это из статьи о Лермонтове.

Сегодня слушал по радио бетховенскую увертюру к «Эгмонту» – представил себе сверкающий зал ленинградской филармонии, а у самого меня возникло какое-то чистое, свежее, прозрачное состояние духа, словно мне вернули юность и я могу сызнова жить без страшного бремени, возложенного опытом жизни. Хотелось верить, что радость будет, что она так же действительна, как эта музыка, что звучала во мне самом. Но верно и то, что это звучание иных сфер, почти что голос с того света. Родная моя, когда же и где я тебя встречу! Где и когда, не знаю, но верю, что мы не пропадем друг для друга.

Не тревожься моим настроением, Коинька. Пойми мою живую боль по тебе, которую невозможно переносить молча. Чтобы успокоить тебя, скажу, что я следую принципу Роллана (лезут в голову литературные примеры) – «Каждый должен пройти свой путь до конца». Я вычитал это в «Очарованной душе» в марте минувшего года. Правда, мысль эта имеет подтекст, философский, очень сложный, но примем ее напрямик.

Будем верить в нашу звездочку.

Каждый час, каждую минуту всей своей жизнью возле тебя.

Саня.

№ 356. А. И. Клибанов – М. Н. Горлиной

Родные мои, я так долго не имею от вас известий (последнее ваше письмо от 21‐го января, а дело идет уже к маю), что чуть ли не примирился с этой новой и самой тяжелой для меня утратой. Правда, весточками вашими служили бандероли (последняя от 27 февраля) и посылка, которую я получил из Красноярска. Я, по мере возможностей, пишу вам. Прошу, шлите мне бандероли не раз в месяц, как вы это делаете, а два или три – стоить это будет то же самое, а мне заменит отчасти письма. Нельзя ли вам прислать мне что-нибудь Толстого (только не «Воскресение» – я его только что перечел, может быть мою любимую «Анну…») или еще лучше Достоевского или что-нибудь другое по вашему усмотрению. К моему стыду, я только сейчас познакомился с творчеством писателя Пришвина. Вот писатель! У меня сборник его произведений «Моя страна», огромное впечатление осталось, особенно от рассказа «Женьшень». Художественное мышление и манера ерошинские. Замечательно! Писать ли вам до востребования на 14-ое п/отд-е? Справьтесь там, я им напишу. Пришлите новую трубочку, лучше из подержанных. Крепко нежно целую, люблю. Ваш Саня.

Что с Ник. Павл? Привет всем!

Пишите, адрес старый. Еще целую.

№ 357. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

Норильск, 12.IV.49 г.

Моя дорогая и любимая, поздравляю тебя с днем твоего рождения. Больше всего хочу, чтобы мое письмо поспело к твоему