датского короля Вальдемара, он вставляет в рассказ любопытный комментарий: «Христофор с тысячью, как говорят, панцирников пришел в Альденбург, который по-дански называется Бранденхуз, и они поразили его приморскую часть»[414].

Так как упоминание о походе Христофора оставлено в контексте рассказа Гельмольда о невиденном им лично случившемся в Дании христианском чуде, а сам он ссылается на устный источник информации, можно предположить, что вся информация из этого отрывка должна быть получена от человека, прибывшего из Дании. Скорее всего, в рассказе о чудесных знамениях в Дании датский информатор употреблял и датскую форму названия столицы Вагрии. Гельмольд же, записывая этот рассказ в свою хронику, просто перевёл незнакомую и неупотребляемую в Германии датскую форму Бранденхуз на привычную немецкую Альденбург, чтобы читатель понял, о чём идет речь. Другими словами, хотя он и ставит датское название города на второе место, после немецкого, в исходной версии услышанного им рассказа оно должно было стоять на первом. Можно предположить, что то же самое имело место и в отрывке I 12, где Гельмольд точно так же ссылается на устный источник и по такой же схеме ставит малоизвестное и неупотребляемое немцами славянское название города на второе место, после привычной немецкой формы Альденбург. Сама передаваемая Гельмольдом вместе со славянской формой названия города информация при этом не менее специфична, чем и в случае чуда в датской церкви — речь идёт о былом величии старигардских князей, о пике их могущества в далёком прошлом. Историческая возможность для главенства старигардских князей над мекленбургскими имелась лишь во времена до середины X века.

Во второй половине X в. сообщается о традиционной вражде старигардских и мекленбургских князей, после чего с немецкой помощью Старигард был захвачен, а мекленбургские князья утвердились в качестве правителей всех ободритских земель. То есть у этих старигардских князей, правивших некогда всеми ободритскими землями и многими другими далее на восток, не могло быть очевидцев среди современников Гельмольда. Учитывая, что услышанный Гельмольдом устный рассказ о глубокой древности Вагрии возвеличивал при этом её славянских языческих правителей, источник информации, скорее всего, был славянским. Я бы предположил, что устные рассказы о величественном прошлом древних старгардских князей, из которых Гельмольд почерпнул и славянскую форму названия города, как раз и были теми самыми «рассказами славянских старцев, хранящих в своей памяти все деяния язычников», на которые ссылался Гельмольд в рассказе о гамбургских/старигардских мучениках.

Другими словами, оба сюжета, где Гельмольд ссылается на устный источник: о некогда могущественных старигардских князьях вместе со славянской формой названия города, как и рассказ о гамбургских/ольденбургских мучениках, могли быть известны ему из ещё сохранявшихся в его время эпических преданий самих ободритов, хотя в последнем случае он предпочёл попросту переписать рассказ о мучениках из хроники своего предшественника, а не пересказывать его заново своими словами. За независимость «Страданий» от хроники Гельмольда и восхождение обоих сюжетов к одному источнику может говорить и упоминание в «Страданиях», наряду со Старигардом, других славянских городов: Штетина или Данцига. Сообщение «Страданий» о военном союзе славянских городов от Гамбурга до Штеттина или Данцига также достаточно созвучно упоминанию из отрывка Гельмольда о том, что власть старигардских князей некогда простиралась на славянские земли восточнее Пены, но не восходит к нему напрямую. Также и имя языческого божества Свентебука неизвестно по другим источникам, но явно славянского происхождения и имеет прямые параллели в достоверных именах богов балтийских славян: Zuante-with, Zceme-boch[415], что также может указывать на славянские предания в качестве источника.

Сохранение и популярность в славянской среде подобных героических сказаний о былом могуществе их языческих правителей действительно было бы вполне понятно и естественно на фоне их бедственного положения во времена Гельмольда, когда земли их были завоёваны, а сами они были теснимы из своих поселений немцами и принуждаемы к насильственному принятию христианства и уплате церковных налогов. Эти рассказы были известны и в церковной среде гамбургского епископства, как это следует из замечания Адама. Причудливым образом такие сказания могли быть одновременно популярны у обеих противостоящих друг другу сторон: славян-язычников и саксов-христиан. Убийства христиан, пытавшихся захватить их земли и разрушить языческие святыни, должны были восприниматься славянами героическими и справедливыми деяниями их правителей. Но в силу диаметрально противоположного мировосприятия христиан и язычников, не менее героическим и достойным почтения казалось принятие мученической смерти от рук язычников их собратьями и самими христианами.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что сами северо-саксонские священники стали носителями той части этих историй, где упоминались страдания мучеников, и которая отвечала интересам и способствовала популярности их церкви. С упадком, а со временем и полным исчезновением славянского языка к ХІV–XVІ вв. северо-немецкие церкви и монастыри остались единственным местом сохранения этой информации. В связи с чем возникновению данного сюжета в «Сказании» могут быть два объяснения: либо автор рукописи XIV в. был человеком учёным, очень внимательным и дотошным, так что, переписывая рассказ Гельмольда, он заменил в нём название города на указанное Гельмольдом совсем в другом месте. Либо же эта информация попросту попала в «Сказание» из того же источника, из которого оно было известно Адаму и Гельмольду: из церковных преданий, гамбургского или нордальбингского происхождения или эпических преданий соседних с ними славян. Как показывает пример с КА, истории о христианских чудесах и мучениках быстро расходились по церквям Франкской империи и бережно хранились впоследствии в церковной среде на протяжении веков. Так, существовавшее во времена Адама в гамбургском диоцезе предание о 60 гамбургских/старигардских мучениках, и уже в XI в. воспринимавшееся учёными людьми как «байка», было известно в Гамбурге и ещё порядка три столетия, пока Генрих Триббе не записал его там в XV веке.

Основываясь изначально на славянском эпосе или церковных преданиях раннего средневековья в том виде, в котором «Страдания» были записаны на рубеже XIV–XV вв., они, конечно, уже впитали в себя множество самых разных сюжетов, популярных в Гамбурге и Саксонии в более поздние времена. Складывается впечатление, что переписчик попытался соединить все известные ему истории о бедах христиан в Гамбурге в одном рассказе. Но при этом можно выделить два сюжета, не восходящих ни к традиции Эбсторфского монастыря, ни к устному преданию о 60 мучениках, ни к известным саксонским хроникам того времени. Будучи независимыми от них, эти сюжеты должны были восходить к каким-то собственно гамбургским народным или церковным преданиям позднего средневековья. Это мотивы о занятом славянским князем-язычником уже христианского Гамбурга и христианском чуде, увиденном язычниками в Старигарде и способствовавшем