Отказ от доллара, чтобы наказать жадного игрока, может быть нерациональным, но он имеет смысл в мире, в котором возможность процветания для мошенника означает проблемы для всех остальных. Поскольку мы существа социальные, наше выживание зависит от равноправного сотрудничества, и поэтому естественный отбор закрепил у нас повышенное внимание к моральным принципам других людей. Как показывает игра в ультиматум, мы стремимся осудить и наказать тех, кто несправедливо с нами обращается, даже если для этого надо принести небольшую жертву. Если по отношению к нам проявляют несправедливость, это не просто злит, это заставляет страдать. Когда люди играли в эту игру внутри томографа, в областях мозга, связанных с удовольствием и подкреплением, наблюдалась повышенная активность в ответ на справедливое предложение, а области, связанные с болью, страданием и отвращением, были активны при несправедливом дележе{371}.

Даже когда нас никто не третирует, мы постоянно пытаемся разобраться в моральном облике других людей, используя для этого любую доступную информацию. Когда нас окружают другие люди, мы постоянно отслеживаем их поведение и даже легкое изменение выражения лица, чтобы сделать вывод об их характере{372}. Когда человека поблизости нет, мы о нем сплетничаем. Психолог Робин Данбар считает, что основные функции сплетен – предупреждать друг друга о возможных злоумышленниках и около двух третей всех разговоров – это сплетни о других людях{373}. В тот момент, когда мы встречаем незнакомого человека, мы начинаем его оценивать, а качество, которое мы ценим в людях выше всего, – их благонадежность{374}.

Из-за того, что в нас присутствует природная склонность давать этическую оценку, мы получаем удовольствие, упражняясь в моральных суждениях, даже если они касаются полностью вымышленных злодеев. А по правде сказать, особенно если касаются полностью вымышленных злодеев. Баумайстер считает, что неувядающая популярность историй про победу над чудовищами объясняется их моральной однозначностью. В массовой художественной литературе нет сомнений в том, кто злодей. На случай, если гнусность деяний недостаточно очевидна, писатели и создатели фильмов часто помогают зрителю, обеспечивая безошибочные признаки зловещей натуры персонажа. В мелодрамах эпохи немого кино злодеи имели склонность закручивать усы, радуясь, когда их коварный план успешно реализовывался, злодеи в ковбойских фильмах носили черные шляпы, в то время как у положительного героя шляпа была белая. Злодеи в комиксах доводят этот прием до крайности; типичный суперзлодей может носить металлическую маску и называть себя «доктор Дум» или иметь явное физическое уродство, которое дополняет его нравственную испорченность. Истории про победу над чудовищем предоставляют нам возможность потренироваться, давая моральную оценку в простой ситуации, позволяя позлорадствовать над явными негодяями и восхвалить очевидных героев.

Литературный критик Лайонел Триллинг отметил, что шаблонные персонажи, характерные для классической литературы и театра Викторианской эпохи, в значительной степени исчезли из «солидной» художественной литературы на рубеже XX–XXI вв. Серьезные авторы устремились к реализму, а заправские злодеи имеют мало общего с реальностью. «Сейчас общепризнанно, поясняет Триллинг, что люди представляют собой смесь плохого и хорошего и что плохое в значительной степени вызвано обстоятельствами»{375}. Хотя писатели в борьбе за реализм стремятся избегать плоских отрицательных героев, публика по-прежнему обожает качественных злодеев. В каждом из десяти самых кассовых фильмов 2014 г., пять из которых были экранизациями комиксов, в том или ином виде присутствовали злодеи{376}. В 2008 г. исполнение Хитом Леджером роли Джокера в фильме «Темный рыцарь» получило одобрение критиков, и картина был названа одним из лучших кассовых фильмов всех времен.

По-видимому, у нас имеется неутолимая жажда историй с неправдоподобно плохими злодеями; это означает, что, хотя архетипичные злодеи и не соответствуют реальности, они каким-то образом совпадают с нашими представлениями о мире. Для нашего мышления характерно то, что Баумайстер назвал «мифом о чистом зле»{377}. Когда мы делаем что-то плохое, то легко объясняем наше поведение случайностью или разумной и оправданной реакцией на обстоятельства. Когда другие делают что-то плохое, это потому, что они сами по себе плохие; мы предполагаем, что злоумышленниками движут в первую очередь садизм и злоба, что они причиняют вред потому, что получают от этого удовольствие, в то время как их жертвы ни в чем не виноваты. В результате у нас, как у Санта-Клауса, имеется непреодолимая тяга разделять людей на две категории: хороший или плохой, святой или грешник, славный или дурной.

Баумайстер отмечает, что миф о чистом зле прослеживается не только в детских комиксах, но и в том, как мы объясняем повседневные события. В вечерних новостях в центре внимания оказываются истории о предумышленных нападениях на невинных жертв. После массового убийства в школе «Колумбайн» журнал Time украсил свою обложку фотографиями двух улыбающихся преступников и заголовком «Чудовища рядом с нами»{378}. Президент Джордж Буш способствовал поддержанию мифа о чистом зле, когда сказал, что террористы, организовавшие события 11 сентября, были движимы ненавистью к «нашей свободе»{379}, добавив, что «эти террористы убивают не просто для того, чтобы прекратить чьи-то жизни, но для того, чтобы разрушить и положить конец всему нашему образу жизни».

Реальность гораздо сложнее. Злоумышленниками редко движет исключительно садизм, а жертвы не всегда абсолютно невинны. Часто насилие возникает в результате взаимных провокаций и все возрастающей враждебности. Чудовищные поступки нередко совершаются самыми обычными людьми, которые верят, что поступают правильно. Однако с помощью мифа о чистом зле мы превращаем реальность со всеми ее многочисленными оттенками серого в черно-белую схему безупречного добра и абсолютного зла. Баумайстер пишет, что «миф о чистом зле описывает, как злобные чужаки вторгаются в мир благонамеренных, ничего не подозревающих, добродетельных людей»{380}. «Мы часто делим мир на нас и тех, кто против нас, и почти всегда получается, что зло оказывается на „их“ стороне»{381}.