С деньгами Пузырева надо было что-то делать. А что важнее, чем отдел «К»? Для патриота и настоящего олигарха Эдуарда Поспелова? Первым шагом был звонок в Нью-Йорк, к Тарантино. Его фильмов Эдик не видел, но имя доставало, то отсюда, то оттуда, значит, хороший кинорежиссер. Людочка дозванивалась два дня, прежде чем секретарша этого придурка сама наверняка, уж полная дура, сообразила, что речь идет о деньгах для босса, и соизволила соединить. Первым делом Эдик сказал этому Тарантине, что он русский миллионер и хотел бы снять фильм о российской истории на сумму около ста миллионов долларов. Услышав сумму, Тарантин перестал нарочито зевать, и принялся торговаться. Его доводы оказались разумными. Нанять огромную монгольскую конницу и постройку Руси на экране, положим, возможно, хотя монголы будут выглядеть явно голодными. Но что самому Тарантине перепадет в карман? Не меньше полтинника, но лучше стольник. Эдика возмутила такая жадность, он посулил Тарантине, что за эти деньги российские режиссеры снимут вообще бесконечный сериал, а не два часа экранного времени, как предписывается американцу, но Тарантин только хмыкал. Он знал цену российских режиссеров. Сошлись на семидесяти миллионах, но корректировку сценария Тарантино спихнул на Эдика. Пока сценарий слишком неконкретный, общий. Замысел ясен, и идею преобразования белого безмолвия в Россию он покажет, не упустит, но для него поконкретней надо, в героях и сценах. Хоть несколько узловых, центральных сцен. И еще условие — на роль Христа актера он подберет сам. У них, на Западе, с религией приходится считаться, Эдик наверняка напортачит.

Эдик нанял довольно известного сценариста из Мосфильма, и работа по сценарию и подготовке к съемкам потихоньку, но двинулась. Раз в неделю сценарист посылал части сценария Эдику и Тарантине, по Интернету, и оба вносили свои коррективы.

Однако этого было явно не достаточно. Гипотезу Ростовцева следовало наполнить не киношным, а реальным содержанием, и Эдик накатал обстоятельную докладную записку на имя директора ФСБ. В принципе, это его работа, в конце концов. Но директор так не считал. Он даже отказался принять Эдика, ограничившись лишь двумя телефонными разговорами. В первом он заверил, что отдела «К» нет, и создавать его никто не собирается, какие бы веские доводы не выдвигал Эдуард Максимович. Историю России и в советские времена достаточно исказили, хватит, предоставьте историю самим историкам, оставьте ФСБ в покое…хотя…идеи Ростовцева, добавил директор словно бы нехотя…весьма привлекательны. И тут же поспешно добавил — только для него, как простого россиянина, а не как директора ФСБ.

Еще бы не привлекательны…Эдик, обозлясь, сказал, что Российский музей и сам в состоянии профинансировать экспедиции хоть для поисков Ноева ковчега, а не то, что в Гималаи или в Палестину, речь о другом. Требуется даже не поддержка, нет, но доброжелательность со стороны местных, тамошних властей — просто для ускорения и удешевления раскопок. Не мог бы директор хотя бы порекомендовать, к кому следует обратиться там, за кордонами, в первую очередь? Только потом Эдик сообразил, что по телефону просить этого не следует, если хочешь получить положительный результат. По сути, он просил директора сдать ему парочку-троечку самых «центровых» агентов ФСБ, причем по телефону…естественно, что директор вмиг изменил тон. Наверняка счел Эдика за провокатора. Ох, как въелось в культуру россиян недоверие к людям! Попытки Эдика что-то исправить успеха не принесли. Директор культурно, но послал его подальше. Особенно это ощущалось во втором звонке директора. Эдик ведь не забыл о текучке, и заодно нагрузил собеседника «Ежиком в тумане». Что с ним делать? Кому чертеж и карту сдавать? И опять же — по телефону. Директор обещал узнать у помощников — есть ли вообще в работе такой проект, сам лично он ничего подобного не припоминает. И помощники не припомнили, о чем директор вежливо и сухо информировал Эдуарда Максимовича. Но главное — вновь отказал в личном приеме. Мол, незачем. Однако Эдику вроде показалось, что в голосе директора мелькнуло сожаление. Странно…Может, он проконсультировался…и ему запретили? Но кто? Неужели он консультировался с самим Президентом? Эдик отмахнулся от идиотских мыслей. Так недолго и до мании величия. Просто директор боится связываться с такими делами, хотя…и хочется. Трус. Ну его. Обойдемся. Эдик решил больше не беспокоить этого озабоченного товарища. И оказался прав. Добрая слава Российского музея и сама нашла подходящего человека. Этот араб, Сулейман Мехди, напрашиваясь по телефону на встречу с Эдиком, имел конкретную цель, и вовсе поначалу не подозревал, чем дополнительно собирается нагрузить его Эдик. Ему нужна была картина из Третьяковки кисти Ильи Репина «Боярыня Морозова», и только. Не будь отдела «К» в голове, Эдик и не стал бы связываться с продажей «Боярыни». Тем более, что обещал третьяковскому церберу не покушаться на действующую экспозицию. Не покушается же он на «Демона» работы сумасшедшего гения Врубеля, тоже из Третьяковки, хотя Нортон все уши проныл и уж точно выложит все, что за душой, до последней копейки, за эту картину. И сумма тут не при чем. Араб предложил шестьдесят четыре миллиона долларов, но мог бы и двести шестьдесят четыре — это вряд ли развернуло бы директора Российского музея. Но араб мог предложить, как понял из вопросов Эдик, гораздо более ценное, нежели деньги.

Араб явился в кабинет Эдика вовсе не в чалме, или что там эти арабы носят. Одетый с иголочки в новый костюм от Диора, он манерами и поведением ничуть не отличался от воспитанного европейца. От араба, на первый взгляд, в нем оставалось только имя и смуглость. Говорил по-русски отлично, почти без акцента. Учился в Москве, как выяснилось позже, и не только в Москве — и в Париже. А что? Наследный принц ихний, арабский, пусть из мелких, но может себе позволить. Конечно, его очень интересовала «Боярыня Морозова», давний кумир и любимая картина еще со студенческих времен. Но не только. В своем арабском эмирате он не терял связи с Россией, возможно не только из-за учебы и оставленных тут друзей и знакомых, но и благодаря единственной жене Наталье, одной вместо четырех, положенных или разрешенных по Корану. Поэтому теория Андрея Ростовцева о происхождении России не прошла мимо его внимания. Сулейман Мехди ознакомился с ней, как с беллетристикой, с еще одним правдоподобным вымыслом, о чем и посожалел в беседе с Эдиком. Арабу хотелось бы, чтобы она была правдой. Он любил Россию. Вообще-то он пришел с другой, чисто финансовой проблемой, и о теории Ростовцева заговорил заодно…не уходила из головы…рождая какое-то смутное сожаление…смутную надежду…странно все это. Жаль, что теория Ростовцева не вписывалась в круг его интересов, финансовых и политических, жаль…не выходит из головы. Как потом оказалось, предложение Эдика помогло пробиться в арабской голове тому хилому росточку идеи, семя которой заронило в нее теория Андрея Ростовцева. Но такие настроения Мехди распахнули перед ним сердце Эдика.

Вначале Эдик отнес его к категории «чокнутых коллекционеров». То есть, картины не продавал, а только собирал, чтобы ходить потом, высунув язык и пуская слюни, по своим плюшкинским подвалам и балдеть от своих сокровищ. Ну, и перед гостями выпендриваться, какой он крутой. С придурью показался араб. Впрочем — рассудил Эдик — эти восточные люди в живописи полные аборигены. Икон и тех не имеют. Запрещено, видите ли, аллаха рисовать. Вот в Европе для художников всегда имелся богатенький заказчик — церковь. Скольких Микеланджелов и Леонардов выкормили божьи люди — не сосчитать. А муллы на живопись фигу отстегивали — и умирали в людях великие арабские художники, так и не родившись. Нет таких художников — вот что значит культура. Видимо, араб пал ее жертвой, и не закаленный, увидел в Третьяковке Морозову и запал на нее, что говориться. Не в том смысле, что Морозова уж очень раскрасавица, нет, она пожилая, Морозова, а в другом — араба ее фанатизм достал, ее вера, которой так и полыхали ее глаза — и он возмечтал еще в студенчестве, как она будет в его подвалах вдохновлять воинов аллаха на бой с неверными. Араб разоткровенничался про эту дикую идею уже во второй свой приезд, когда кое-что уже сделал, и когда Эдик перетащил уже «Боярыню Морозову» в Российский музей, отбив красотку у злого Третьяковского Кащея, а пока это оставалось мечтой…может быть, и осуществимой. Как, Эдуард Максимович?