— Мальчик зол. — Я и сама злилась. Но даже в самом ужасном своем кошмаре я не могла допустить, чтобы Джонни испытывал нечто подобное. — Он думает, что я предала его. Вот что натворил суд.

Дженовиц вернул трубку в пепельницу.

— Хочу предостеречь вас, миссис Рафаэль. Такое отношение навредит ребенку. Он сможет мгновенно почувствовать ваше негодование.

— Не сможет, если я не захочу. Я ни слова не сказала ни против суда, ни против мужа. Я веду себя очень осторожно.

— Но судебное решение возмущает вас?

— А какую мать оно бы не возмутило? Мое место рядом с моими детьми в моем собственном доме.

— Исходя из утверждений вашего мужа, вы вполне счастливы в вашем новом доме.

— Счастлива? Счастлива ли я? Нет. Я просто пытаюсь достойно переносить эту ужасную ситуацию. Вот что я стараюсь вам объяснить. Вот чем я занимаюсь.

Он кивнул.

— Это один из способов управлять ситуацией.

Хорошо, значит, мне нравилось все держать под контролем.

— Неужели это так ужасно? Простите, доктор Дженовиц, но я что-то совсем запуталась. Я что, именно из-за недостатка контроля попала в беду?

Раздался звонок. Следующий клиент психолога сообщил о своем приходе, как это сделала я час назад. Я надеялась, что он уделит мне больше времени — чем дольше мы говорили, тем быстрее шло дело.

Но Дженовиц уже одной рукой выколачивал табак из трубки, а другой листал свой ежедневник:

— Когда вы сможете прийти в следующий раз?

— Когда угодно.

— Тогда в то же время через неделю.

— Я могу приехать еще раз и на этой неделе, если хотите.

— Нет. Этот день для меня самый удобный. — Дженовиц сделал пометку в блокноте.

Я подалась вперед на своем стуле, но не встала.

— Как вы думаете, сколько раз нам еще придется встретиться?

— Три, четыре, все зависит от того, как пойдет дело, — Дин поднялся. — В следующий раз принесите мне список учителей ваших детей, их тренеров, докторов и других взрослых, которые хорошо их знают. Имена и номера телефонов, пожалуйста.

— Вы планируете с ними встретиться?

— Обычно в таких случаях можно ограничиться телефонным звонком, — он пошел по направлению к двери. — Возможно, придется запросить письменный отчет из школы. Я подумаю.

— Когда вы поговорите с Кикит и Джонни?

— Когда узнаю лучше вас и вашего мужа. — Дженовиц открыл дверь и встал около нее в ожидании.

Я взяла пальто и подошла к нему. Сюда я заходила через другую дверь, а эта вела сразу на лестницу, вероятно, для того, чтобы избавить нового посетителя от чувства неловкости при встрече с предыдущим. Поэтому никто не мог услышать моих слов. И все же я понизила голос:

— Дети не знают о вас. Что вы им скажете?

— Ничего из того, что мы обсуждали сегодня.

— Они не знают, что тут идет соперничество.

— Прекрасно.

— Я не хочу, чтобы дети боялись, что им придется делать выбор между нами.

— Неужели вы думаете, я заставлю их выбирать между отцом и матерью? Нет, миссис Рафаэль. Я не стану этого делать. Поверьте, я не настолько бесчувственный. Хорошо?

Я очень хотела верить в это и весь обратный путь из Бостона домой боролась со своими сомнениями. Если Дженовиц и считал себя чутким и деликатным человеком, то я не уловила в нем даже намека на эти качества. Он не был доброжелательным и понимающим, не пытался ободрить и поддержать. Он не мог не заметить, что я нервничала, но даже не подумал хоть немного успокоить меня.

— Мужайтесь, — посоветовала мне Кармен, после того как я позвонила ей из машины. — Если Дженовиц услышал самое худшее от Дэниса, его поведение вполне объяснимо. Но ему еще предстоит выслушать других людей, которые знают вас гораздо лучше, чем Дэниса, и любят. И тогда дело пойдет веселее.

— Но он не испытывал никакого сочувствия ко мне! И мне показалось, справедливость его не волнует!

— Его внимание направлено на детей.

— Могу ли я доверять ему?

— Да. С детьми он общается лучше, чем со взрослыми. Он сам дедушка. Хорошо бы спросить его, как рассказать о нем Кикит и Джонни. Он даст вам совет и тем самым подскажет, как вести себя дальше.

Я не спросила его совета, и теперь чувствовала себя немного лучше.

— Я даже не могу вам передать, какой неприятный осадок остался у меня от встречи с ним, Кармен. Это напоминает игру — размеренные, стратегически верные, строго рассчитанные шаги. А на кон поставлена моя жизнь.

— Знаю. И простите, если мои слова прозвучали равнодушно. На самом деле это не так, — Кармен помолчала. — Значит, Дженовиц не попался на удочку, когда вы намекнули на связь между Дэнисом и Фиби?

— Нет. Он повернул дело так, будто я обвиняю Дэниса, чтобы оправдать свой роман с Броди. Мне нужны доказательства. Как их достать?

— Мы их найдем. Наймем Моргана Хаузера. Он частный следователь и знает свое дело. Это легко. Гораздо сложнее доказать, что их связь началась задолго до того, как вы расстались, хотя это очень бы нам помогло.

У меня сердце сжималось, когда я представляла Дэниса в постели с другой женщиной. Сейчас или раньше, значения не имело.

Вероятно, Кармен верно истолковала мое молчание, потому что произнесла уже более осторожно:

— Если доказательства есть, они нам необходимы. Сильви согласился ознакомиться с прошением о самоотводе, но его клерк сказал, что судья не в восторге. Еще ни одному судье не нравилось, когда его обвиняли в предвзятом отношении. И я полагаю, что он устроит очередное символическое слушание.

Но какое-никакое, а слушание все же должно было состояться. У меня поднялось настроение.

— Когда?

— В четверг в десять утра.

— Я буду там.

— А чуть позже, в этот же день, я назначила встречу с Артуром Хейбером, чтобы выяснить, каковы условия Дэниса. И доказательство его неверности послужит хорошим козырем для нас.

Предъявление подобных доказательств попахивало шантажом. Да, Дэнис вел себя со мной подобным образом, и меня возмущало, что приходилось опускаться до его уровня. Но я была вынуждена вести себя вопреки своим убеждениям и привычкам.

Какая ирония! Я всегда была мирным, уравновешенным и оптимистичным человеком. И вдруг впервые в жизни обнаружила, что, оказывается, склонна к мгновенным вспышкам ярости, нервным потрясениям, приступам отчаяния и страха. Меня обвинили в том, что мне было не свойственно, и тем самым превратили в того, кем я никогда не являлась. Это так же несправедливо, как и все это опекунство!

Опекунство. Вот что главное.