— Пусть подождет. Я занят. Сделай ему кофе, — велел Каргин.

Ему почему-то показалось, что если он сейчас не распутает «мысль Бога» о «военной тайне» русского народа, то не распутает ее никогда. Роман Трусы, как вражеский разведчик, похитит тайну до того, как Каргин вскроет конверт под грифом «Совершенно секретно». Наверное, вздохнул Каргин, его следующий мюзикл будет про Великую Отечественную войну.

Ведь победили фашистов, подумал он, навсегда (хотя навсегда ли?) успокоили немцев. А там и американцы подключились — прибрали все их научные разработки, оглушили, как молотом по башке, политкорректностью, придавили, как прессом, исторической виной. А уж какую силищу те собрали, как преуспели в науках, и с идеологией у них было все в порядке... Как они любили Гитлера, никого из своих вождей так не любили. В Германии — «один народ, один рейх, один фюрер». Одна воля — двигаться на восток, расширять жизненное пространство — Lebensraum im Osten.

А что в СССР?

Пролетарский интернационализм (немецкие, а также финские, венгерские, итальянские, испанские, хорватские, словацкие, румынские и даже болгарские рабочие и крестьяне на фронте, в тылу и на оккупированных территориях продемонстрировали его во всей красе), классовая борьба, обостряющаяся, как выяснилось, при социализме, Сталин, пересажавший, переморивший голодом полстраны, за две недели до войны объявивший, что немцы — наши лучшие друзья...

Неужели и впрямь, как сейчас пишут, победа — это чудо, необъяснимое чудо?

Каргин подумал, что, вполне вероятно, великая победа советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов в будущем будет рассматриваться историками как некий исторический казус. Ну не мог, не мог же народ, сокрушивший самую сильную армию в мире, спустя всего несколько десятилетий позволить развалить и разграбить собственную страну, унизить и растоптать свою армию, позорно катапультироваться из истории? И перед кем, перед чем... — ужаснулся Каргин. Кого испугались? Кому все отдали?

Взгляд упал на первоначальный текст послания президенту, куда он вмонтировал почти столетней давности, но провидческую (как будто про нынешнюю Россию) цитату из Рене Генона: «Насколько странно выглядит эпоха, в которую людей можно заставить верить, что счастье можно получить ценой своего полного подчинения посторонней силе, ценой разграбления всех их богатств, то есть всех ценностей их собственной цивилизации, ценой насильственного насаждения манер и институтов, предназначенных для совершенно иных народов и рас, ценой принуждения к отвратительной работе ради приобретения вещей, не имеющих в их среде обитания никакого разумного применения».

В окончательном варианте президентского послания этой цитаты не было.

«Любая эпоха выглядит странной, а люди всегда подчиняются посторонней силе», — сказала Надя.

«Почему?» — помнится, поинтересовался Каргин.

«Потому что посторонняя сила первична, а люди — всего лишь расходный материал, — ответила Надя. — Недавно я приобрела пояс с кольцами, чтобы прижимать к телу плавники. Согласись, такой пояс не имеет в твоей среде обитания никакого разумного применения».

«А в твоей?» — тупо спросил Каргин.

«В том-­то и дело, — объяснила Надя, — что мы существуем в разных средах обитания. Кто любит арбуз, а кто свиной хрящик».

«Да пошла ты со своим... хрящиком! — рассвирепел Каргин. Он (как молния сверкнула) узрел на мгновение все объясняющую и все расставляющую по своим местам истину, а Надя взяла да погасила свет истины, как огарок свечи в дощатом деревенском сортире. — Засунь хрящик себе в...» — Каргин не договорил. Он не знал, куда Надя должна была засунуть себе хрящик. Воистину, эпоха, в которую он жил, выглядела странной.

А что, если и сейчас, подумал Каргин, как в тридцать седьмом году перед палачами из НКВД, русский народ смирился перед капитализмом? Закалиться в смирении перед малым злом, чтобы впоследствии сокрушить зло великое! Уничтожить его, испепелить, как уничтожила, испепелила вермахт Красная армия, истерзанная НКВД. Только что в итоге, мрачно подумал Каргин, останется от народа-­богоносца, да и от самой России? Зачем указывать человечеству светлый путь? Если человечество всю жизнь только и делает, что вредит России, только и ищет, где бы и как ее ущемить, сжить со света? С того самого, путь к которому Россия, гремя костями, ему указывает? А тут еще (некстати вспомнился Надин пояс с железными кольцами для прижатия плавников) подбирается... потоп?

— Пригласи, — нажал кнопку на коммутаторе Каргин.

Дверь открылась. В кабинет вошел, но Каргину показалось, что просочился (как предвестник потопа?) сквозь дверь Роман Трусы.

— Косой подол, — произнес он как пароль, протянул Каргину руку.

Пожимая руку, Каргин успел заметить перстень с темным камнем на пальце, черно-красную витую нить на запястье, свидетельствующую об интересе посетителя к такому эзотерическому учению, как кабалистика, золотой швейцарский хронометр «Reymont Veil».

— Косой подол? — Каргин в общем-­то готовился к встрече с Романом Трусы. Знал о его происхождении — из яйцеклетки известной певицы и спермы неизвестного донора. Будто бы биологическая мать, устрашившись уродства экспериментального младенца, от него отказалась. Сама певица этого не отвергала, но и не подтверждала. Донор спермы тоже ничем себя не обнаруживал. Никто точно не знал, сколько лет Роману Трусы. В годы его (непорочного?) зачатия люди еще не потеряли стыда и не афишировали такого рода донорство. Их невостребованный сын вырос в детском доме. Каргин видел его фотографии. Смотрел имеющиеся в Сети видеоматериалы. Но все равно растерялся. Первое впечатление было, что вместо лица у Романа Трусы... кожаное забрало. Оно сокрушило Каргина, заставило отпрянуть, как от удара.

Едва не упав, он указал Роману Трусы на диван, а сам испуганно опустился в кресло. Он давно обратил внимание на интересное свойство одежды. Как бы ни был одет человек, один определенный предмет всегда доминировал. В одежде Романа Трусы — желтые кожаные брюки, светлый замшевый пиджак с накладными карманами, голубая рубашка — доминировал разноцветный, как хвост райской птицы, облачный шарф. Он как будто клубился, отделяя туловище от парящего в воздухе свирепого кожаного забрала. Голова Романа Трусы, как голова джинна, поднималась вместе с дымом из кувшина тела. Шарф молча прокричал Каргину, что перед ним джинн, исполняющий желания.

Труднее всего, практически невозможно, подумал Каргин, переведя взгляд на застекленную в деревянной рамке фотографию президента, противостоять силе, готовой исполнять твои желания. Это испытание для святого — не для меня... Президент как будто кивнул, а затем — едва заметно — покачал головой, то есть признал проницательность Каргина, но одновременно не обрадовался скальпельной быстроте его мысли. Ничего не поделаешь, тоже молча (как шарф?) сказал президент, это закон власти: слишком умных исполнителей приходится держать под прицелом, а то и... душить шарфами.