И тогда ему вспомнился Раушен, терзаемый жестокими пытками в пустой комнате.

Что-то подсказывало ему, что невозможное может случиться в любой момент и что ей нельзя оказаться здесь, когда это произойдет.

Цифры на его часах высвечивались с ужасающей четкостью: 11:57…

– Слушай меня: ты сейчас же сядешь в машину и вернешься в Мадрид! Слышишь меня?.. Ты отправишься сейчас же. Езжай к Сесару, если хочешь, помирись с ним, только убирайся отсюда!..

– Ты меня пугаешь, – заявила она.

– Этого я и добиваюсь.

11:58… Он оглядел окружавшую их темноту. Кажется, ничего не изменилось.

– Саломон… – Голос Сусаны смягчился. – Знаешь что? Плевать мне на ссору с Сесаром… Я знаю, он дал себя увлечь, поддался на твои закидоны, но я не оставлю тебя сейчас. Вчера ночью… когда мы занимались… тем, чем занимались… тебе приснился кошмарный сон… Я не верю в ведьм, но я знаю, что с тобой что-то происходит, что-то серьезное, и я тебя одного не оставлю… Скажу тебе то, о чем ты не знаешь: кое-кто из моих друзей рассказывал о тебе в последние годы… Эта девушка, которая у тебя была…

Рульфо окаменел, глядя ей в глаза.

– С ней что-то случилось, правда?.. Что-то страшное, что сильно на тебя повлияло. И заставило тебя измениться. Так что одного я тебя не оставлю. Можешь уже подыскивать оправдание – понадобится, когда мы убедимся в том, что призрак не явился.

– Сусана…

Он обнял ее, почти не думая о том, что делает. Прижал ее тело к своему, чувствуя, как она плачет. И спрашивал себя: правду ли она ему сказала? Неужели смерть Беатрис так на него повлияла, что он позволил увлечь себя фантазиями о ведьмах?

– Я не оставлю тебя… – говорила она. – Уже никогда тебя не оставлю…

Слабый писк его часов возвестил о том, что назначенный час настал. Все еще держа ее в объятиях, он с испуганным лицом огляделся. Но вокруг по-прежнему было темно и тихо. Слышалось только их дыхание. Если дамы бродят где-то поблизости, то они столь же субтильны, как лунный свет. Он обхватил ладонями лицо Сусаны и улыбнулся ей. И она улыбнулась в ответ своими блестящими глазами.

– Ладно, согласен. Я скажу тебе, что мы сделаем. Мы уйдем отсюда вместе… Поедем к Сесару, поговорим с ним… – Вдруг лицо Сусаны напряглось под его руками, улыбка испарилась, глаза закатились, остались только белки.

– Сусана?..

– Сеньор Рульфо, – вдруг заговорила она чужим голосом.

Рульфо ощутил, как его охватил озноб, и сделал шаг назад. Тон этот он узнал: в памяти как многократное эхо отразилась интонация реплик, с которыми обращалась к нему девочка.

– Следуйте за мной, сеньор Рульфо.

Закатившиеся глаза Сусаны вновь захлопали веками, тело ее, содрогаясь, развернулось и, пошатываясь, зашагало вперед, словно было куклой, которую некая гигантских размеров девочка взяла в руки, чтобы перевести с одного места на другое. Рульфо сразу вспомнилось, как двигался труп Раушена.

– Следуйте за мной, – повторил голос.

Он пошел за этой фигурой вглубь склада. Это был жуткий, сводящий с ума путь, который он проделал, будто погрузившись в кошмарный сон. И он их увидел. Вот так, запросто.

Круг из обнаженных женщин: стоят, взявшись за руки, на кучах мусора, неподвижно, в полной темноте.

Тот факт, что он наконец увидел их в реальности, не принес облегчения. Напротив, вызвал чувство бессилия, беззащитности, словно Рульфо внезапно понял, что всему этому больше ничто не может служить объяснением – ни сумасшествие, ни кошмар, ни обман. Вот они, прямо перед ним. Дамы. Они настоящие, как стихи. Спасения нет.

И тогда, подойдя поближе, он осознал, что у них нет ни лиц, ни волос и что суставы их будто прорезаны глубокими трещинами. И понял, что это манекены, куклы в натуральную величину, фигуры из витрины, но без одежды и париков, поставленные в круг под крышей этого склада. Сбитый с толку, он обернулся к Сусанне:

– Где вы?

– В действительности мы здесь, – произнес голос, столь же лишенный выражения, как и лицо, с которого он прозвучал. – Но действительность огромна, сеньор Рульфо. Отдайте нам имаго.

– А как я смогу удостовериться в том, что после этого вы позволите нам уйти?

– Отдайте имаго, – повторила вещь и протянула руку, повернутую ладонью вверх.

– Нет, – сказал Рульфо. – Нет, пока не покинешь тело Сусаны и не дашь ей уйти.

Послышался шелест слов. Нежнейший стих (возможно, Малларме, но он не узнал его) проскользнул к нему змеей, этаким аспидом – прекрасный, французский, извивающийся. Прежде чем он смог понять, что происходит, восковая фигурка выпрыгнула из его кармана и упала на ладонь Сусаны, которая сразу сжала пальцы в кулак. Рульфо, в полной растерянности, сделал шаг вперед:

– Ты не можешь забрать ее у меня… Не можешь получить имаго, если я сам не отдам его тебе!

– Это правда. – Нечто, говорившее устами Сусаны, разжало руку, и фигурку охватило пламя. – Но это не имаго.

В свете этого пламени Рульфо увидел, как плавится и тает воск. И в то время, как мир вокруг него лишался своих измерений, глазам его представала маленькая обнажавшаяся фигурка, так похожая на пластмассового солдатика.

От звуков она сразу же проснулась. Они были негромкими, но узнаваемыми: словно кто-то вошел в комнату. Она тут же вспомнила, что дверь и окно комнаты заблокированы: после вчерашнего странного происшествия она сама забаррикадировала их стульями и письменным столом. Никто не смог бы застать их врасплох в небольшом номере мотеля – в этом она была уверена.

И все же она подняла голову и стала вглядываться в темноту. Прежней Ракели этого вполне хватило бы, чтобы успокоиться и попытаться заснуть, но теперь она была уже не совсем Ракелью… Теперь она знала: любой звук в темноте представляет опасность.

Обшарила взглядом все, что можно было разглядеть в потемках. Свет включать не стала, чтобы не разбудить мальчика, спавшего рядом. Не увидела ничего необычного и подумала, что источник звука мог быть за стеной, в соседней комнате. И в это мгновенье почувствовала, что ребенок садится в постели, прямой, как солдатик. Его сон был не менее чуток, чем ее собственный.

– Ш-ш-ш, – прошептала она, ласково погладив его. – Все хорошо.

Пугать его зря в ее намерения не входило. Кроме того, тревога, скорей всего, была ложной. Но Ракель предпочла бы в этом удостовериться.

Осторожно, не переставая обнимать малыша, свободной рукой она шарила по тумбочке, стараясь нащупать выключатель. Внезапный свет в лицо заставил ее зажмуриться.

Перед ними, сложив руки на груди, стоял Патрисио. Одет он был как всегда: куртка и джинсы, все новенькое и относительно чистое. Между усами и бородкой растянулась широкая, словно наваха, улыбка.