А ведь операция была тщательно подготовлена и спланирована. В успехе штурма не было причин сомневаться. Помимо шестисот сотрудников специальных подразделений, в нем должны были участвовать бойцы дивизии имени Дзержинского или «дикой дивизии», как «любовно» прозвали ее в народе, части милиции и даже авиация. В общей сложности против защитников Белого дома в ночь с 20 на 21 августа готовы были действовать около пятнадцати тысяч лояльных ГКЧП войск. Это не считая десятков оперативных сотрудников, проникших в Белый дом под разными предлогами, а также растворившихся в толпе у здания агентов и спецназовцев.

Но вот что удивительно: никто не хотел брать на себя ответственность, коллективная воля заговорщиков была скована. Крючков поначалу рвал и метал, а потом, что называется, впал в ступор. Павлов готов был отдать Богу душу, несчастный министр внутренних дел Пуго вроде как застрелился…

Коллективнй орган управления страной отчего-то оказался без явного харизматичного лидера во главе. Анатолий Лукьянов, которого в Белом доме считали главным идеологом переворота, не спешил выползать на большую сцену. Янаев, Крючков, остальные члены ГКЧП страдали синдромом «второго лица». Пустившись в самостоятельное плавание, они то ли переоценили свои возможности, то ли на что-то рассчитывали, например, на поддержку президента. И не получили ее в самый решающий момент.

Уходило время, с каждой минутой таяли в вечности надежды на установление порядка, возвращение старой системы. Центр влияния и власти постепенно смещался к восставшей Краснопресненской набережной. Там был сильный, решительный, лишенный комплексов и, что немаловажно, высокорослый уралец Борис Николаевич Ельцин, его молодые, не на шутку амбициозные соратники, общественные деятели, популярные актеры и музыканты. К Ельцину стала тяготеть и часть интеллигенции «горбачевского призыва», увидев в нем фигуру, призванную исторической судьбой страны довершить дело, начатое последним советским генсеком. Это рождало миллион надежд и иллюзий, создавая критическую массу, способную творить чудеса из ничего.

Как и в далеком 1917 году, имея все шансы, правительство теперь уже советской империи, будто опутанное чарами, упустило их все и за считанные дни бесповоротно потеряло страну.

В столице был объявлен комендантский час, однако, несмотря на массовые его нарушения, ни один человек так и не был арестован.

Быть может гэкачеписты надеялись на решительность командования спецподразделений «Альфа» и «Вымпел», что те в решающие минуты проявят инициативу и, тем самым, в случае неприятных последствий, примут на себя груз ответственности за пролитую на улицах Москвы кровь? Ничего подобного не случилось. Бойцам спецподразделений не хотелось вновь, как в Вильнюсе, отвечать за ошибки партийных боссов и потом ожидать предательства вместо наград.

Уже начиная с утра 19 августа, когда блокировавшие резиденцию Бориса Ельцина сотрудники «Альфы», не получив никаких распоряжений от руководства, выпустили кортеж президента РСФСР из Архангельского, а потом еще и обедали с охраной Бориса Николаевича в столовой, это подразделение не могло считаться до конца надежным.

Танки на улицах уже не убеждали народ в силе путчистов. Тем более, кто-то умело пустил слух, будто блокировавшие Дом Советов стальные машины перешли на сторону «революции». Глава российского правительства Иван Силаев якобы даже проинспектировал войска, охраняющие Белый дом, и остался доволен диспозицией и моральным духом бойцов. Армейское начальство, услышав об этом по радио, только посмеивалось: дескать, если этой «охране» будет дан приказ атаковать оцепление Белого дома, она его выполнит. Но приказа такого от ГКЧП не поступило.

Танкисты способствовали своим поведением укреплению уверенности толпы в истинности слухов о переходе регулярных подразделений на сторону России, так как с удовольствием принимали от народа в дар сигареты, печенье, чай и бутерброды, болтали с девчонками.

Если ГКЧП имел шансы на победу, все они были последовательно упущены, и к середине дня 21 августа заговорщики это прекрасно понимали.

– Что будем делать, товарищи? – поинтересовался Крючков.

Ответ пришлось ждать долго. Тишину нарушали лишь вздохи и шуршание одежды. Наконец, заговорил Геннадий Янаев.

– Я предлагаю отправить делегацию в Крым.

– Зачем?! – воскликнул Стародубцев.

– К Горбачеву.

– Ты с ума спятил? Хочешь вернуть его? Да он нас расстреляет!

– И будет за что, – проговорил Янаев. – В апреле я не поддался, а тут мне просто выкрутили руки. Тебе, товарищ Стародубцев, все нипочем, а мне первому голову на плаху придется положить…

– Товарищи, успокойтесь, – встрял в разговор Крючков. – Гена прав. В Крым действительно надо поехать.

Несмотря на то, что он предусмотрительно ничего не подписывал накануне, Михаил Сергеевич Горбачев, законный Президент СССР, наш с вами единственный шанс. Вы все должны понимать, что я имею в виду. Иначе… человек он не злой в общем-то…

Услышав от председателя КГБ – «законный Президент СССР», Янаев горько и понимающе усмехнулся, а Стародубцев с присущей ему крестьянской прямотой хотел уже поинтересоваться, отчего вдруг шеф госбезопасности переменил отношение к нынешнему статусу Горбачева, но в дверь постучали, и в помещение вошел помощник Крючкова.

– Владимир Александрович…

– Что стряслось? Доложите, – приказал Крючков.

– Докладываю: начался вывод моторизованных частей из Москвы и Ленинграда.

В помещении произошло замешательство. Кто-то схватился за голову, Янаев заломил руки, Стародубцев подскочил к Крючкову.

– Владимир Александрович, – прошептал он. – Что за шутки, кто мог дать такой приказ?

– Это не шутки Вася, это конец. – спокойно произнес Крючков. – Всем нам конец. Нас предала армия – вы ж сами видели этих с позволения сказать генералов. Язов на службе стихи, говорят, пишет, когда ему армиями-то командовать? И главное, нас не понял народ. Не понял… Не дали объяснить, конечно, но, впрочем, какая теперь разница. Не поддержал президент. Товарищи, я вам скажу: надо искать контакт с Михаилом Сергеевичем и, забыв обиды, совместно спасать Союз. Наши с вами жизни дороги близким, но это не в счет. Потомки не простят развала страны. Он должен понимать, что никак нельзя открывать Ельцину столбовую дорогу к власти. Надеюсь, поезд еще не ушел. Промедление смерти подобно…

– Вот-вот, прямо как восемнадцатого числа, – мрачно прокомментировал Янаев. – Вы то же самое говорили в Теплом Стане. Может, стоит на этот раз все тщательней обдумать, чтобы снова дров не наломать?

– Гена, – в крайнем раздражении проговорил Стародубцев, – определись уже. Ты же сам предлагал ехать в Форос. А теперь на попятную пошел? Владимир Александрович, решайте. Я вас поддержу.

Ничего не ответив, Крючков вышел из комнаты, той самой, где обычно в последние годы проходили заседания Политбюро. Пройдя по коридору, он оказался у неприметной двери, за которой, казалось, должно было скрываться подсобное помещение. Отперев дверь, Владимир Александрович переступил порог и нащупал выключатель на стене.