От провожаний Вероника с благодарностью отказалась, но познакомиться с Яшей и поприцениваться к выставленным на продажу сервизам она себя заставила. И на повестке дня возникло ещё одно «интересное кино»: стекольная лавка совсем рядом, а «ОСТОРОЖНО! СТЕКЛО!!!» завозят в лавку меховую. Прав, ой как прав, оказывается, пятигодовалый Всеволод Игоревич Мерин: кино случается очень даже интересное.

И Вероника твёрдо решила во что бы то ни стало дождаться развязки этого интересного кино.

* * *

Ресторан сочинской гостиницы «Жемчужная» был переполнен. На пределе возможного работали мощные усилительные агрегаты. Оркестранты не успевали переворачивать ноты — мелодия за мелодией, одна, не дожидаясь завершающего аккорда предыдущей, переходила в последующую, поющие девицы, от усердия не всегда попадая в ноты, не жалели голосовых связок.

Мила Логинова была в ударе. Даже обычно хмуроватый, видавший виды бармен перестал жонглировать бутылками и от восхищения надолго разинул рот. Мила танцевала красиво: строго и в то же время вызывающе сексуально. Короткое, лёгкое, цвета морской волны платье, плотно, без единого зазора облегающее её загорелое, не обременённое возрастными излишествами тело, длинные, в такт музыки развивающиеся волосы, её ноги, ноги её и ещё раз её ноги — всё это производило на посетителей сильное, нескрываемое впечатление. Даже саксофонисты — заносчивые баловни любого эстрадного оркестра, невольно поддавшись общему восторгу, пытались выжать из своих инструментов несвойственные им звуки. Даже обычно неподвижный, знающий себе цену привозной тенор выхватил стойку с микрофоном и, подражая западным рок-звёздам, неуклюже заходил по сцене.

Сергей Бельман рядом с Милой выглядел робким, берущим первые уроки танца школяром.

У буфетной стойки молоденький официант дал волю своему любопытству.

— А этот-то кто с ней, Олександр Порфирьевич? — обратился он к старшему товарищу по разноске подносов и разбавлению спиртных напитков. — В прошлую смену вроде другой был?

— С прошлой смены, Вась, двое суток прошло. Такая женщина за это время четверых меняет.

— Хорошая тёлка. Я бы стал, — молоденький понимающе цокнул языком. — А вы, Олександр Порфирьевич?

— Вытри слюни, Вась, это не наше ведомство. Мальчик за ней из Москвы приехал. Слыхал про такой город? Из МУРа.

— Что вы говорите? Обидно, — расстроился Вася, — отлеталась, значит, птичка?

— Этого я не знаю. И тебе не советую: дольше проживёшь. Два по сто, бутылку пива и шампанское. — Олександр Порфирьевич протянул буфетчице чеки, давая понять Васе, что разговор окончен.

…Ночью в тишине небольшого уютного номера Мила и Сергей Бельман были одни. Они не зажигали свет. Зеленоватого лунного отблеска из раскрытого окна было достаточно, чтобы ориентироваться в ограниченном пространстве современной односпальной постели: Мила не стеснялась своей наготы, слёз восторга; Бельман жадно ловил её губы… Они вели себя, как люди давно, хорошо и с удовольствием знакомые.

Через открытую дверь балкона доносилось отдалённое стрекотание цикад, сопровождаемое гулкими, нарастающими и рассыпающимися звуками морского прибоя.

Потом они лежали рядом, неподвижно, оба с закрытыми глазами.

— Сенечка, милый, что со мной? Я как во сне. Я люблю тебя, Сеня, люблю, слышишь? Слышишь?

— Слышу. А Чибилина?

— Юра приятель. Он ревновал меня к Лёшке Гривину. С Лёшкой встречалась, мы с ним в одном детдоме росли, думала — любовь. Но нет, это так. Это не то. Сенечка, милый, я люблю тебя. Не бросай меня. Не бросишь?

— Ну вот ещё. «Бросишь». Я нашёл тебя, девочка. Нашёл. А ты — «не бросай».

— Ты думаешь, я такая, да? Думаешь, такая? Думаешь, со мной просто, со мной все так, в первый день, да? Так думаешь?

— Ничего я не думаю. Не думаю я так. В первый, в последний — какая разница? Я думаю, что мне хорошо с тобой — тут и думать нечего. А в какой день…

— Я люблю тебя, милый мой, слышишь, люблю.

Мила обвила его голову руками…

Полная луна высвечивала морскую рябь уходящей в никуда золотистой дорожкой.

* * *

Двое суток непрерывного наблюдения за входом в магазин «Сибирский мех» понадобилось Веронике, чтобы «интересное кино» сдвинулось с мёртвой точки и приступило к своему не менее «интересному» продолжению. Это были нелёгкие 48 часов. Днём и вечером выручали разбросанные повсюду бесконечные забегаловки, кафешки, ресторанчики, продовольственные магазины и прочие «съедобные» заведения. Днями она ела то, что называлось сосисками, пила напоминающий чай кофе, читала жёлтую прессу (другого цвета прессы здесь не было), ходила взад-вперёд, туда и обратно по Брайтон-Бич. Вечерами она снова ела то, что называлось шаурпой, пила напоминающий кофе чай, читала жёлтую прессу, ходила, ходила, ходила… А вот ночами… Тут уж, как говорится, в старости будет что вспомнить: тринадцать и семь раз за каждую ночь соответственно она отказывала остронуждающимся бывшим соотечественникам в желании провести с ней время: в тепле; в тесноте, но не в обиде; в хорошей компании; в уютном местечке; с пользой для дела; вдвоём; втроём; в настоящем еврейском ресторане, а не в этом говне за бокальчиком, за рюмочкой, за чашечкой и т. д. и т. п. Восемнадцать раз её отказы с откровенным непониманием приглашающих сторон тем не менее принимались. Дважды, дабы избежать принуждения, пришлось обращаться за помощью к редким трезвым прохожим.

Но недаром говорится, что Бог любит троицу. На третьи сутки сонной, падающей с ног Веронике несказанно повезло: у входа в «Сибирский мех» совершил остановку грузовой, покрытый синим пластиком «Мерседес». Из него вышел чёрный человек, открыл заднюю дверцу машины, оттуда высыпали ещё несколько не менее чёрных людей. Дверь мехового магазина как по волшебству гостеприимно перед ними распахнулась, чёрные люди стройным гуськом вошли в помещение и через какое-то время принялись выносить оттуда деревянные ящики с маркировкой «ОСТОРОЖНО! СТЕКЛО!!!» и загружать их в «Мерседес».

Вероника метнулась в ближайшее кафе.

— Простите, я могу от вас позвонить?

Из-за шторки появилось небритое лицо мужчины средних лет. Он некоторое время внимательно изучал вошедшую и только после этого, не выходя из своего укрытия, заговорил, мелким горохом застревая на букве «р».

— Если я не ошибаюсь — вы попросили разрешения позвонить по телефону. Я правильно вас понял?

— Да. Можно?

— Прошу прощения, я здесь недавно и ещё не очень хорошо по-ихнему петрю. Сам я из Союза, из белорусской деревушки «Мажоры», что под Гродно, там все говорили по-русски. И я тоже. Потом мне сказали: «Арик, ты белорус, говори по-нашему». Я выучился говорить по-нашему. Потом я переехал в Херсон, а там уже ни по-нашему, ни по-русски никто ничего. Я выучился по-херсонски — это не так сложно. А здесь по-херсонски никто, а по-русски только на Брайтоне. А так, где чего ни попросишь — «нот андестанд», не понимаем. Ничего не понимают, хоть ты тресни. Вот теперь выучиваюсь по-ихнему а это уже-таки так сложно. Поэтому я — не быстро, я, извиняюсь, уже не такой мальчик, как раньше, это по моему лицу видно, не делая мне комплиментов. Хотя многие говорят, что мне мой возраст дать нельзя. А по-вашему, сколько я уже копчу этот воздух?