– А что еще надо? – растерялся Даня.

– До свиданья, – не ответила Шаталова. И все, снова гудки.

Может, она не поняла, кто звонит? Скорее всего, иначе никаких иных объяснений не находилось. Точнее, находилось одно, совершенно не устраивающее подростка. Неужели он все придумал? Все эти взгляды и намеки существовали лишь в голове Даниила? И в «Рогалик» Тоня пришла, как сама и сказала, чтобы посмотреть на ассортимент. А тот разговор на лестничной площадке был не чем иным, как актом вежливости. Он просто семнадцатилетний мальчишка, которого чуть не сбила взрослая женщина. Логично, что поначалу она беспокоилась о нем, но поняв, что все обошлось без серьезных травм, и пострадавший не собирается заявлять на нее, Антонина успокоилась. Но тогда почему Даня воспринял все совершенно иначе?

«Кое-что мне очень приглянулось», – что имела в виду Шаталова? А ее полуулыбка, обращенная в тот момент явно не к Чингизу, а к нему – сыну хозяйки?

Даня энергично затряс головой в надежде, что составные части этой головоломки станут на место, но ничего подобного не произошло. Он по-прежнему чувствовал себя… как? Обманутым? Отвергнутым? Скорее, злым. На Даниила Рябина – дурака, возомнившего себя подходящим на роль объекта грез такой представительной дамы. А еще немного на Антонину, которая вовремя не пресекла недоразумение, не расставила все точки над «i».

Понятное дело, Дане было приятно, что на него обратили внимание. Любому парню его возраста такое понравилось бы. Подросток в порыве отбросил телефон на полочку и впервые всерьез задумался. Не о Тоне, а о своих собственных ощущениях. Что он испытывал к этой женщине?

Ответ пришел позже, когда Даниил почти провалился в дрему. На границе сна и яви выстрелом прозвучал в гудящей от напряжения голове.

Ему нравилась Антонина Шаталова. Более чем нравилась.

Край утеса

Символ левой руки. Имеет другое название – «прыжок», «скала». Отсюда проистекает и назначение знака: борьба с внутренней нерешительностью, постоянное избегание ответственности и поиск оправданий. Пишется исключительно яркими, агрессивными цветами на довольно большой площади.

Парк усыпан желтыми листьями, словно кусочками сусального золота. Небо пронзительно-синего цвета, такой бывает лишь в конце сентября – начале октября. Она уже и не помнит, как давно не задирала голову, не смотрела наверх. После того, как он ушел, как покинул ее, плечи женщины ссутулились, а взгляд словно приковался к земле. Но сейчас она чувствует, как постепенно возвращаются прежняя легкость и забытая подвижность.

Первые два месяца было особенно тяжело. Весна сменяла лето, природа обряжалась в разноцветный узор разнотравья. Но она не чувствовала свое тело, не чувствовала себя – только утрату, потерю. Каждая мысль обращалась к нему. Каждое движение принадлежало тишине, что легла после его ухода. Женщина больше не улыбалась, но и не плакала: все слезы были давным-давно выплаканы.

Лера пыталась вспомнить, когда, в какой день или, может, час, поняла, что теряет мужа? Когда осознала и испугалась, когда впервые представила себя без него? Может тогда, когда Слава сказал, что не может спуститься со ступенек? Или тогда, когда нашла его в подъезде одиноко сидящего на грязной лестнице, растерянного, потерявшегося?

«Я не смог вспомнить, где живу, – сказал Доброслав. – Помню квартиру, помню двор, но адрес… сплошное белое пятно»

С течением временем таких вот белых пятен появилось все больше, а записей в ежедневнике – все больше. Улица и дом, где они живут, имена его приятелей и коллег, десятки подсказок, чтобы снова Лере не пришлось срываться посреди педсовета и ехать к нему, искать вместе с ним ответы на самые простые вопросы. Доброслав мог воспроизвести без подсказок любое математическое доказательство, он по-прежнему мог выдавать по десятку фактов, неизвестных жене. Но при этом не был способен припомнить, как звали его родную бабушку. Его история, его «я» стиралось, строчка за строчкой, как электронное досье в зараженном вирусом компьютере.

И вот мужа не стало. Не только его памяти, а самого Славы. Не стало его голоса, не стало его тепла – все исчезло, провалилось под землю, стало землей. И к ней приковался взгляд Леры. И к ней прилипли подошвы ступней, и вся Валерия стала крохотной, словно сдувшийся воздушный шарик.

Опустела ее коробочка со сладостями.

«Как ты можешь есть столько конфет?» – вечно журил ее Слава.

«Видишь, милый, теперь я ни ем совсем, – шептала в темноту женщина. – Теперь ты доволен?»

Она злилась, негодовала, когда муж сказал ей:

– Я хочу, чтобы после моей смерти ты нашла кого-нибудь.

– С ума сошел? Нет, точно… У тебя не только с проводимостью нервных сигналов проблемы. У тебя помутился рассудок!

Но теперь Лера впервые за двенадцать лет идет на встречу. Не просто на встречу – на свидание. Она не понимала раньше, никак не могла понять, как ее мать, схоронив первого мужа, решилась на второй брак. Ей, Валерии, всегда казалось, что она не похожа на свою сухую, строгую родительницу. Нет-нет, она совершенно другая. Она будет любить одного человека всю жизнь, всю его жизнь, все свои дни, до последнего вздоха. А потом ощутила, как ее ссутуленные плечи расплавляются, как взгляд отрывается от земли. Ничего не изменилось, любовь никуда не делась, даже наоборот, стала больше во сто крат, сильнее.

«Я хочу, чтобы ты была счастлива», – слышала Лера по ночам голос призрака.

– Нет, – упрямо повторяла женщина в ответ.

«Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо», – доносил до нее ветер слова Славы.

– Не будет, – твердила она.

«Я хочу, чтобы ты продолжала жить на полную катушку», – настаивал незримый возлюбленный.

– Разве такое возможно? – спрашивала себя Валерия.

Не возможно. Нельзя, испытав потерю, оставаться таким же, как и прежде. Часть души навсегда умирает вместе с тем, кто уходит, а на сердце остается грубый рубец, мешающий ему также быстро и сильно сокращаться. Но даже самые серьезные раны со временем затягиваются.

И стены, что Лера так тщательно возводила между собой и миром все эти месяцы пали. А за ними, как оказалось, не пустое пространство. Оно все заполнено голосами, насыщенно теплом живых. И она сама, Валерия – жива, хоть и всячески старалась слиться с сонмом теней. Ничего не изменилось, и все поменялось. Такой вот парадокс бытия. Вместо яркой звезды на небосклоне появилось темное пятно, но гравитация действовала все также без перебоев.

– Я буду, – улыбнулась Лера. – Буду счастлива.

Деревья роняют листья, небо над головой бездонно. Они договорились встретиться здесь, рядом с питьевым фонтанчиком. Женщина сама указала место и время. Она больше не чувствует ни вины, ни злости.