Я стянула второй сапог, осторожно прислонив его к деревянной этажерке. Там же нашлись обещанные тапочки размера эдак сорок второго. Моя нога погрузилась в них, как в обувку какого-нибудь великана-тролля. «Зайцы» тоже стояли на самой верхней полке, вызывающе-розового цвета, совершенно не вяжущиеся со сдержанной отделкой прихожей.

– Все статуэтки и другие безделушки в доме – это ее подарки, которыми я не смею распоряжаться по своему усмотрению. Алиса сама выбирает, куда их вешать и ставить, и боже упаси, что-то изменить! Вот, кстати, ее главный подарочек идет!

Неспешной походкой хозяина жизни к нам подбирался упитанный дымчато-серый котяра. Наверное, в его жилах протекала кровь благородных предков, принадлежавших породе русская голубая, во всяком случае, дворовых котов с таким отливом шерсти я не встречала. Да и зеленющие глаза смотрели, что на меня – пришлую двуногую, что на Романа, так надменно, не оставляя сомнений: этот котяра как минимум, чувствует себя приближенным ко двору, не меньше.

– Кис-кис, – позвала я животное, на что Шрапнель сделал два шага, потом плюхнулся на бок и начал вылизываться. – Кис-кис!

– Бесполезно, – улыбнулся Роман. – Он все понимает лучше некоторых людей, но реагирует только на два слова: «Еда» и «расчесываться». Так что если у вас не припасено ничего вкусненького, вы для него – пустое место. Шрапнель, хочешь жрать?

Кот, как по волшебству оживился, оторвался от своего крайне важного занятия и четко произнес: «Мяу». Видимо, на кошачьем языке это означало: «Хозяин, ты сбрендил? Разве я могу не хотеть?» Художник все понял и, присев рядом с плетеным ящиком, стоявшим тут же, вынул из него пакетик с кормом.

– Можете пока осмотреться. Я сейчас обслужу этого господина и вернусь, договорились?

Мне ничего не оставалось, как отправиться прямо по коридору, попутно заглядывая в каждую комнату. Всего помещений на первом этаже оказалось четыре: кухня, совмещенный санузел, гостиная и рабочий кабинет, он же – мастерская. Пока Роман развлекался с котом, я успела мельком осмотреть кабинет с гостиной и вернулась на кухню.

– Почему Шрапнель? – задала вопрос. – Странное имя для кота.

– На самом деле его зовут Барсик. Такую кличку, во всяком случае, дала ему Алиса, когда притащила ко мне месячным котенком. Я был категорически против любой живности, так что сначала наши отношения с ним не заладились. Котенок лез везде, пытался грызть мои кисточки, переворачивал баночки с гуашью, противно мяукал по ночам и везде писал.

Какой там Барсик! Первое время он был исключительно «мелким засранцем», «скотинкой» и «сволочужкой», потому как до крупной сволочи еще не вырос. Но постепенно я начал находить некую прелесть в этом существе, взялся за его воспитание. С молока тот перешел на более твердую пищу, вроде творога, мелко нарезанную колбасу и прочее в том же ключе.

А потом я отравился. Простите за подробности, но после трех дней непрекращающейся рвоты, меня от одной мысли, что надо что-то в себя впихнуть, начинало трясти. Ни о каких спасительных бульонах речи не шло, мясо я видеть не мог. Все копчености отправились в урну. Остались только крупы. И вот, бедный и несчастный, я начал потихоньку варить себя сначала небольшие порции: овсянка на воде перемежалась рисом, тоже на воде. На четвертый день такой диеты я не выдержал. Меня по-прежнему тошнило, желудок болел, так что переходить на что-то иное, кроме каш, было пока рано. Так что пришлось просто хоть как-то расширить их список.

В запасах нашелся только мешочек перловой крупы. Знаете, именно тогда я понял, насколько это замечательная штука. Одной горсточки хватает и на полноценный завтрак, и на обед, так она замечательно разваривается. Да и котейка, оказывается, был не против подобной диеты. Стоило ему учуять запах вареной каши, как он тут же несся к миске. Так к нему и приклеилось прозвище Шрапнель. Уж не знаю почему, но до сих пор этот мерзавец готов за нее родного хозяина продать. Такая вот история, – подытожил мужчина. – Может, сварить вам кофе? Я лично выпью чашечку, иначе, боюсь, усну прямо так, стоя.

– Отличная идея, – одобрила я.

Кот, налопавшись, снова принялся умываться, но стоило Роману подойти к кофеварке, как он тут же дернулся в его сторону. Кот явно жаждал внимания, мешаясь мужчине под ногами. Поняв, что еще немного, и либо будет отдавлен хвост, либо Роман не впишется в проход между обеденным столом и мойкой, я подхватила серого толстяка на руки. Кот, до того игнорировавший меня, неожиданно обмяк и замурчал.

– Зря это вы, – вынимая молоко из холодильника, произнес художник. – Он очень грязный. Раза три за год мне удается поймать Шрапнель и выкупать, но в основном он предпочитает бегать, где не попадя и плодить в своей шкуре блох. Так что лучше опустите его обратно, а сами вымойте руки. С мылом.

– Да ладно вам. Такой красавец, разве можно удержаться, чтобы его не потискать? – Для убедительности я развернула Шрапнель мордой к Роману.

– Любите животных?

– Не особенно, – призналась я. – В детстве у меня жил хомяк. Я его ненавидела, потому что приходилось раз в несколько дней чистить его клетку, он постоянно гремел своим колесом по ночам, а когда я свинтила его, хомяк принялся грызть прутья. Ко всему прочему он кусался. Вот и весь мой опыт содержания домашних животных. С дикими еще хуже. Змей я побаиваюсь, насекомых терпеть не могу, а с остальными мы слишком мало общались, чтобы составить о них свое представление.

– О да, хомяки – это зло, – улыбнулся Роман, подставляя первую кружку под тонкую струйку кофе. Белоснежную внутри, и с нежным цветочным рисунком ближе к ручке. Вторая – покрытая коричневым налетом, ждала своего часа. Видимо, это и была та самая легендарная посудина, из которой художник пил вот уже двадцать лет. – Мой обожал кидаться своим домиком. Срывал с него крышу и начинал ею стучать. Так что я не понаслышке знаю, каково это – спать в одной комнате с беспокойным грызуном.

Вторая кружка была наполнена. Мы переместились из кухни в гостиную. Пришлось отпустить недовольного Шрапнеля на пол и все-таки вымыть руки. Жидкое мыло в дозаторе пахло вишней и немного жасмином, возвращая воспоминания об ушедшем теплом лете. Полотенце было свежим, да и вся кухня выглядела какой-то безжизненно чистой, будто совсем недавно ее вымыли, да так и оставили, ничем не пользуясь.

Неужели Роман так расстарался к моему приезду? Или у него врожденная любовь к порядку? Так или иначе, дом художника не особенно походил на заброшенную холостяцкую берлогу. Никаких валяющихся носков, забытой посуды в раковине или наспех засунутых под вазу пакетиков из-под соленого арахиса. Один из моих знакомых именно так и делал уборку, рассовывая мусор по углам, словно сойка – орехи. Раз в год, когда прятать накопленное «добро» становилось некуда, он просто сгребал все подряд в один большой черный мешок и выносил его, словно труп, крадучись, на помойку.

Гостиная отличалась сдержанностью, я бы даже сказала, аскетизмом. Стены были до середины высоты отделаны светлой штукатуркой едва заметного зеленоватого оттенка. В нее была, видимо, была добавлена гранитная крошка или еще какие-то вкрапления, создававшие эффект мерцания. Низ стен закрывали темные деревянные панели, разбивая комнату на два яруса и делая ее визуально больше. Из мебели в гостиной были только три низких ящика на колесах, на которых покоился телевизор, угловой диван – все такого же темно-орехового цвета, да ярким зеленым пятном в углу притаилось одинокое кресло. Общую картину разбавляли несколько полотен графики в ярких рамах и перекликающийся с ними ковер на полу. Буйство красных и синих треугольников, полос и квадратов на нем уравновешивался открытым стеллажом глубоко-черного цвета. Совершенно пустым, если не считать нескольких книг, положенных туда больше для вида. И больше в гостиной не было ничего – буквально ничего: ни подушек, ни какого-нибудь завалявшегося журнала, ни растения в горшке. Я присмотрелась к рисункам на стене. На одном был изображен какой-то собор в готическом стиле, на другом красовался мост через реку.