Я тяжело вздохнула и постаралась отогнать печальные мысли. Само понимание того, что я больше не увижу Егора, отзывалось в сердце долгой и тянущей болью, словно к нему прикасались наждачной бумагой. Чтобы не думать о нем, забыть вовсе, я продолжала целенаправленно рассуждать о покупке дома. И находила все новые и новые преимущества. До Баден-Бадена, опять же, с его термальными источниками недалеко. Для здоровья полезно. Пару раз в неделю можно было бы ездить. Чем не подходящий курорт для пожилого человека? И медицина там прекрасная. Дорого, конечно, но к тому времени как раз что-то подкоплю, о дивидендах позабочусь — на жизнь безбедную хватит. Безбедную и одинокую…

— Добрый день, мадемуазель! — от неожиданности я вздрогнула и обернулась. У меня за спиной стоял опрятный молодой человек при галстуке и в строгом костюме. — О, простите, не хотел вас пугать.

— Все в порядке. — Интересно, а до какого возраста они называют женщину «мадемуазель»? Он же не мог знать заранее — замужем я, не замужем. Хотя приятно, черт возьми.

— Не хотите зайти? — спросил он совершенно невинным тоном. — Здесь холодно, ветер. А у нас в офисе варят прекрасный кофе. — Ну, просто змей-искуситель! — Да и в каталогах домов гораздо больше, чем на витрине.

Я улыбнулась «ненавязчивому» французскому сервису, который отчего-то ни капли не раздражал, и согласно кивнула головой.

Клод — так звали затащившего меня в контору менеджера — оказался разговорчивым и улыбчивым малым. «Не помешал бы нам такой менеджер в Европе, — вяло подумала я, — может, переманить?» Но эта мысль тут же потерялась где-то далеко: Клод, словно кудесник, извлек неизвестно откуда чашку дымящегося кофе, разложил передо мною разноцветные картинки — и понеслось! Он показывал, объяснял, постоянно о чем-то спрашивал. Я отвечала, листала каталоги. Черт его знает, как ему удалось — уж мне ли, прожженному продавцу, вестись на эти психологические трюки, — но мы договорились на следующий день ехать смотреть дома. А может, просто человек делал свою работу от души, увлеченно — вот и весь секрет успеха.

В конце концов он вызвал для меня такси и, мило улыбаясь, сообщил, что до отеля меня довезут бесплатно — подарок агентства.

Теперь у меня появилось в Страсбурге новое занятие — и это было как нельзя более кстати. Иначе еще чуть-чуть, и я бы впала в неизлечимую любовную депрессию. И так уже каждую ночь, вместо того чтобы спать, читала Маяковского, заставляя бедное сердце разрываться от тоски. А потом повторяла, шептала как одержимая: «…а мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени».

Ничего другого, кроме болезненных переживаний, от Егора у меня не осталось.

Клод заезжал каждое утро и вез нас с мамой на какие-нибудь «объекты». Бедная моя мама, кажется, уже ничему не удивлялась — покорно ходила за мной по новым, только построенным коттеджам и по требованию высказывала свое, почему-то всегда положительное, мнение. То ли старалась мне угодить, видя, в каком я состоянии, то ли просто с непривычки ей все нравилось в этом удивительном городе Страсбурге.

Самым интересным оказалось то, что компания Клода не только продавала, но и строила дома. И главное, работала на рынке недвижимости уже тридцать лет. А это что-нибудь да значит. Для себя я решила, приехав в Москву, разузнать об агентстве все подробно. Чем черт не шутит. Если компания надежная и стабильная, может, и иметь их в виду на будущее.

Одним словом, развлечений и новой информации в обществе милого Клода мне теперь хватало. Правда, было неудобно, что я напрасно трачу время человека — если и соберусь что-то у них покупать, то лет через десять. Не раньше. Я пыталась было объяснить это Клоду, но он только рукой махнул: «Мы работаем на перспективу» — и продолжал мило улыбаться. А в один из домов на берегу Или я по-настоящему влюбилась: мы ездили туда раза три, не меньше. Белоснежный красавец стоял среди уже обжитых коттеджей и напоминал воздушный замок, хотя не был ни слишком большим, ни слишком «прозрачным». Просто такое создавалось ощущение благодаря простоте и легкости линий.

— А этот дом почему не купили? — удивленно спросила я.

— Дорого, — коротко ответил Клод, — и не очень практично: здесь нет подвала, гараж только на одну машину. Очень маленький внутренний двор. Зато красиво, правда?

— Правда, — согласилась я. И снова, уже не помню в который раз, зашла вовнутрь.

В Москву мы с мамой возвращались отдохнувшие и уставшие одновременно. Было здорово, что успели везде побывать, вдоволь нагуляться, попробовать местные кулинарные шедевры — даже маме, которая не признавала ничего, кроме собственной домашней стряпни, все в Страсбурге очень понравилось. Но безрадостные мысли о Егоре совершенно меня измотали. К концу поездки, которая и затевалась-то только потому, что я надеялась, намеренно или случайно, повстречать в городе Егора, я окончательно осознала, что не увижу его больше никогда.

Ну что мне было делать? Где его найти? Взять в отделе кадров адрес родителей, приехать к ним, сказать: «Здравствуйте, я бывшая начальница и любовница вашего сына. Я тут по неосторожности его уволила, не подскажете, где теперь искать»?!

А мама чувствовала, как я мучаюсь, не понимала, отчего, и страшно меня жалела.

— Риточка, скажи, у тебя неприятности на работе? — то и дело спрашивала она.

— И это тоже, — отвечала я каждый раз и категорически отказывалась развивать эту тему.

Мама тяжело вздыхала и укоризненно качала головой. Но ни на чем не настаивала. Она давно привыкла к мысли, что ее дочь выросла и все проблемы в своей жизни решает сама. Только сама.

Первый день на работе стал для меня гораздо большим разочарованием, чем я могла себе представить: все в офисе казалось чужим и непривычным. Даже стены в коридорах как-то неуловимо изменились. И если раньше в собственном кабинете я всегда ощущала бурный подъем, приходила в состояние, которое можно было назвать коммерческим вдохновением, генерировала одну за другой новые идеи, то сейчас все мое существо охватила тоска. Какое-то вялое раздражение всем вокруг и ощущение того, что происходящее внутри этих стен не имеет больше для меня ни малейшего значения. Как минимум странное чувство, учитывая, что этому предприятию, этой компании были отданы пятнадцать лет моей жизни.

В кабинете моем, такое ощущение, никто не убирался с тех самых пор, как я покинула его месяц назад: на столе толстым слоем лежала тоскливая серая пыль, цветы в горшках завяли, пахло то ли затхлостью, то ли гнилью. Первой мыслью было поднять трубку телефона и крепко дать кому-нибудь по шее за такое отношение к директору департамента продаж. Я уже протянула было руку, но потом засомневалась: помощницу я на работу так и не приняла, у остальных сотрудников своих забот хватало, да и не просил их никто. Тем более что ключи на вахте могли беспрепятственно выдать только мне либо моему секретарю. Мое же собственное распоряжение пятилетней давности. Так что… Я сама открыла окна, чтобы проветрить помещение, и вызвала уборщицу. Пусть приведет здесь все в порядок, а я пока спущусь вниз кофейку попью. Дома позавтракать не успела. Все-таки невероятно пагубно влияет на русского человека европейская жизнь: он становится каким-то успокоенным, размеренным, никуда не торопится, никого не тормошит. И почти обо всем на свете договаривается, прежде всего сам с собой, а потом уже с другими.