успехи в его фантазии. Барон-банкрот стал фантазером, который не желает мириться с ограниченностью своего существования и стремится любой ценой вырваться из привычных и узких рамок жизни. Барон Бюргера стал человеком, использующим фантастику для преобразования серой обывательской действительности в необыкновенный мир, но в то же время в мир, который возможен благодаря особой логике сказки, возможен в той мере, в какой человек в состоянии подняться над рамками мира, выйти за них, поверить в собственные силы.

Рассмотрим примеры добавлений Бюргера. Обратимся к первому абзацу книги[292]: «Я выехал из дома, направляясь в Россию, в середине зимы, с полным основанием заключив, что мороз и снег приведут наконец в порядок дороги в Северной Германии, Польше, Кур- и Лифляндии, которые, по словам всех путешественников, еще хуже, чем дороги, ведущие к храму Добродетели, — выехал, не потребовав на это особых затрат со стороны достопочтенных и заботливых властей в этих краях. Я пустился в путь верхом, ибо это самый удобный способ передвижения, если только с конем и наездником все обстоит благополучно. При таких условиях не рискуешь ни Affaire d'honneur с «учтивым» немецким почтмейстером, ни тем, что томящийся жаждой почтовый ямщик станет заворачивать по пути в каждый трактир»[293].

Как мы видим, даже в пределах одного абзаца Бюргер, если считать по немецкому оригиналу, ввел примерно 47 новых слов[294]. При этом введенные им фразы достаточно красноречивы. Уже в первом абзаце Бюргер нелестно отзывается о правительствах, прикрывая свою издевку эпитетами, призванными их возвеличить. Бюргер насмехается и над пристрастием своих современников к вину. Вспомним, что Гёте писал по этому поводу: «В Йене и Галле грубость нравов достигла высшей точки; там была в чести лишь физическая сила, умение владеть рапирой да неистовые драки; разгул и кутежи были той точкой, на которой только и могли возникнуть и процвести эти дикие нравы»[295]. Вот почему рассказ о пьянице-генерале в первой части рассказов Мюнхгаузена можно воспринять и как косвенный выпад против подобного «развлечения» соотечественников.

В шванке о бедном нищем Бюргер заменяет выражение «этот акт милосердия» (that piece of charity) выражением «это доброе деяние» (dieses Liebeswerk). В тот же миг с небес раздается глас: «Черт меня побери, сын мой, это тебе непременно зачтется!» Это высказывание встречается в «Путеводителе» и в первом издании Распе. Пятое издание не знает такого оборота. У Бюргера эта фраза имеется в обоих изданиях. Можно предположить, что изъятие фразы из пятого издания Распе было вызвано религиозными соображениями в связи со строгостью религиозной морали пуритан-англичан. Бюргер же, напротив, использовал народно-грубоватое выражение в целях насмешки над религиозным ханжеством и для создания большего комического эффекта.

В текстовых изменениях Бюргера проявляется не только его отношение к властям и властителям, не только умение создавать комический эффект минимальными языковыми средствами (эпизод с небесным гласом), но и умение посмеяться над тупоголовыми учеными, как в эпизоде охоты на медведя с помощью двух кремней: «Однажды в Польше иссяк мой запас пороха и одновременно померк и дневной свет. По пути домой на меня напал чудовищный медведь с разинутой пастью, готовый меня проглотить. Напрасно я в поисках пуль и пороха поспешно обшаривал свои карманы. Я не нашел ничего, кроме двух ружейных кремней, которые обычно берешь с собой на всякий случай. Один из этих кремней я швырнул изо всей силы в пасть зверя, в самую глубину его глотки. Медведю моему это пришлось не совсем по вкусу, и он сделал крутой поворот — налево кругом! — так что я вторым камешком мог запустить ему прямехонько в задние ворота. Все это получилось великолепно. Камешек не только попал куда следует, но даже пролетел так далеко, что столкнулся с первым и выбил из него искру, отчего медведь взорвался с оглушительным треском. Если верить слухам, то когда подобные камешки, ловко направленные a posteriori, крепко сталкивались с камешками, брошенными a priori, они заставляли взлететь в воздух не одного сварливого (barbeissig) ученого и философа»[296].

Бюргер был мастером слова. Он старался использовать такие выражения, которые можно было понять и не в их привычном значении. В этом эпизоде проявляется своеобразие сатиры Бюргера, ее многоплановость. Характерный для барона рассказ неожиданно оборачивается другой стороной: предметом осмеяния становится не столько ложь Мюнхгаузена, сколько мудрствования ученых мужей Германии. Дальнейшая фраза подчеркивает эту мысль. Бюргер выступает против философов, теории которых при проверке их опытом взлетают на воздух. Эти ученые не только сварливы, на что указывает одно из значений слова «barbeissig», но и опасны, как разъяренный медведь (Bar — медведь, beissen — кусать).

Одна из вставок относится к военным подвигам барона. В ней повествуется о похождениях задней отрубленной части коня. В пятом издании Распе барон рассказывает о том, что эта часть осталась перед воротами города, изредка вздрагивая, ибо в ней еще теплилась жизнь. Бюргер вводит образ конюха барона, который докладывает своему господину о приключениях перед воротами. Из этого эпизода на долю вставки Бюргера приходится добрая половина. Приведем ее полностью.

«<...> Сначала указанная задняя часть брыкалась изо всех сил и нанесла урон неприятельским солдатам, которые, оглушенные и ослепленные, напирали, как безумные, на решетку, а затем она победоносно, как выразился конюх, направилась на близлежащий луг, где я, полагал он, и сейчас еще мог бы найти ее. Я повернул обратно, и оставшаяся половина моего коня неслыханно быстрым галопом доскакала до луга. С большой радостью нашел я здесь вторую половину, и, к немалому удивлению, увидел, что она подыскала себе занятие, да такое любопытное, что ни один Maitre des plaisirs, при всем своем остроумии, не мог бы изобрести ничего подобного для увеселения какого-нибудь безголового субъекта. Короче говоря, задняя половина моего чудо-коня за эти короткие мгновения успела завязать близкое знакомство с кобылами, носившимися по лугу, и, предавшись наслаждениям со своим гаремом, по-видимому, забыла все перенесенные неприятности. Голова при этом, правда, столь мало принималась в расчет, что жеребята, обязанные своим существованием этому времяпрепровождению, оказались негодными ублюдками: у них не хватало всего того, чего недоставало отцу в момент их зачатия.

Имея перед собой неопровержимые доказательства того, что обе половины моего коня жизнеспособны, я поспешил вызвать нашего коновала».

Наиболее значительными примерами больших и малых вставок все же будут эпизоды, рассказывающие о пяти молодцах (пятое морское приключение в издании 1788 г., четвертое морское приключение в издании 1786 г.). Основная сюжетная линия этого рассказа следует варианту Распе в пятом издании: Мюнхгаузен выполняет секретное поручение турецкого