позволила показать человека и окружающую его среду в их взаимообусловленности, сложности и взаимопроникновении.

Уже начальные строки книг Свифта и Распе—Бюргера в значительной степени перекликаются. Гулливер и Мюнхгаузен ведут рассказ от первого лица. Обе книги появились на свет анонимно. Они представляют собой рассказы «очевидцев» о пережитом. Но если книга Свифта является сатирой на современное писателю общество уже с первых страниц повествования, то Бюргер в значительной степени начинает свое произведение как откровенно развлекательное. Показательно, что во второе издание Бюргер не включает предисловия к четвертому английскому изданию, которое указывает параллели к «Путешествиям Гулливера» Свифта.

Свифта и Бюргера роднит отношение к ученым. Несомненно, они оба подвергают осмеянию лженауку. Бюргер верит в возможности науки в познании мира. Если английский автор показывает государство ученых, которые занимаются пустыми делами и считают, что бьются над постижением истины, то в этом смысле Свифт, безусловно, прав, обличая глупость апологетов такой науки. Бюргер чрезвычайно заинтересованно относился к науке, старался отделить ее от лженауки. Для него характерно уважение к изучению проблем, которые не могут обещать моментальных практических результатов. Он считает, что в мире существует множество вещей, о которых человек пока не имеет представления[304]. Писатель понимает это не как недостаток науки или ученых, а как несовершенство знаний человека на определенном этапе.

Задачи искусства позволяют ему использовать удивительное в творчестве. Не случайно Бюргеру импонирует фантастика Виланда, сказочный мир которого создан по законам, противоречащим реальности, но органичным для художника. Основываясь на примере Шекспира и собственных выводах из литературных штудий, Виланд строит некоторые произведения как откровенно фантастические. И тем не менее сказки Виланда пронизаны стремлением показать сложный мир реальности. Произведения писателя, несмотря на их сказочность, позволили ему развенчать глупость в ее разнообразнейших проявлениях («История абдеритов», 1774, 1781). В романе о доне Сильвио де Розальва перед читателем проходит образ романтически (сказочно) настроенного молодого человека, который верит в то, что на свете есть феи, волшебники и заколдованные принцессы. Дон Сильвио, как и дон Кихот, находится в противоречии с миром, но, в отличие от ламанчского рыцаря, Сильвио находит выход из сложившихся условий. Виланд не уводит человека в невозможное. В любом случае использование автором фантастических элементов в книге способствует в конечном итоге победе реального, земного мира.

Функции фантастики в книге о бароне Мюнхгаузене различны. Если говорить об охотничьих рассказах, то в них она служит высмеиванию страсти дворянства к охоте. Общеизвестно, каким бедствием была охота для бедного люда. Сам Бюргер в балладе «Дикий охотник» (1778) проводит перед глазами читателя одного из таких самозабвенных любителей дворянской забавы. Фантастические элементы военных рассказов барона базируются уже на иной основе, чем в шванках об охоте. В приключениях и путешествиях, в которых фантастика выступает на первый план, барон отправляется в иные миры, в космическое пространство. Жители Луны, как их рисует барон, существуют в идеальных условиях. У них нет проблемы ежедневного питания, так как вся еда вкладывается прямо в желудок и ее хватает на месяц. Вероятно, все остальное время они заняты работой. Обитатели Луны не знают любви, и люди там произрастают на самых красивых деревьях. Потребности общества в рабочих руках удовлетворяются сразу, потому что люди появляются на свет с готовыми теоретическими знаниями, а затем приступают к совершенствованию, стараясь развить и дополнить теорию практической деятельностью. У такого человека нет проблем выбора профессии, он заранее запрограммирован для определенного рода деятельности. Подобные создания — идеал рационально устроенного человека.

Вывод барона Мюнхгаузена, что град — это лунный виноград, который падает на Землю, если на Луне бушует буря, выглядит не менее «научно», чем рассуждения лжеученых о причинах природных явлений. Барон выводит одного такого «исследователя», который доказывал возможность угадать, что получится из ореха на дереве. Лунные жители не обращали на него внимания, считая его больным[305]. Бюргер от лица Мюнхгаузена уточняет, что это не просто ученый, а теолог. Хотя филологи того времени часто получали теологическое образование (и сам Бюргер изучал теологию), но им претили спекулятивные выкладки богословов. Теология искала объяснения мира, исходя из божественных откровений Библии или отцов церкви. Богословие мешало развитию науки, тормозило ее стремление к правильному познанию мира. Неудивительно, что Бюргер называет богослова больным (читай: помешанным). Резкие выпады против церковников мы встречаем и в эпизоде охоты на оленя с вишневым деревом на голове.

Для барона нет ничего необыкновенного в том, что он пишет письмо австрийской императрице Марии Терезии, запросто общается с турецким султаном, коротко знаком с генералом Эллиотом, капитаном Фиппсом и некоторыми другими. Баран старается показать, что эти связи он поддерживает лишь в дружеских целях, только для того, чтобы оказать услугу приятному человеку. В любом шванке, в котором мы видим барона с генералами, султаном, он разговаривает с ними так, будто они находятся друг с другом в самых тесных дружественных отношениях. Барону необходимо вызвать у слушателей представление о широте его знакомств. В своих контактах с владетельными особами Мюнхгаузен постоянно подчеркивает свое бескорыстие. Любой предложенный ему пост он с благодарностью отклоняет. Ему не хочется служить офицером ни в армии Эллиота, ни в армии Луны. Он не желает быть чем-либо обязанным турецкому султану, предпочитая, чтобы тот остался его должником.

Не менее примечательны утверждения барона о скромности по отношению к женщинам, хотя он прямо замечает, что русская императрица предложила в награду за его подвиги разделить с нею трон и постель. Оказывается, Мюнхгаузену вовсе не чужды рассказы о своих матримониальных делах, ему просто кажется, что все прочие случаи не идут ни в какое сравнение с предложением самодержицы всероссийской.

Книга о бароне Мюнхгаузене — это выдуманная автобиография. Герой создает легенду, в которую верит. Взаимоотношения с людьми строятся им по принципу необходимости или значимости собеседника. С тем, кто ему может пригодиться, барон поддерживает добрые отношения. Подобные связи позволяют ему много путешествовать. Мюнхгаузен побывал почти во всех частях света. Его нога ступала на русскую землю, он посетил Турцию, воевал под Гибралтаром, бывал в Англии, посетил проездом Италию, охотился на Цейлоне, дважды бродил по Луне. В книге читателя ожидают встречи с самыми различными странами и народами. Перед ним проходит вереница городов, хотя ни об одном из них нельзя с полной уверенностью сказать, что он действительно похож на реально существующий. Исторические города, как и исторические люди, призваны подчеркнуть необыкновенность приключений барона: называя имена действительно существовавших людей, Мюнхгаузен старается утвердиться в среде, к которой он не принадлежит. Несомненно, впрочем, что барон в известной мере знаком с жизнью