Хотя нет… Он рвался домой и Риту уговаривал уехать. Кактолько слухи об этом дошли до Ле Буа, Татьяна слегла с сердечным припадком. Нозря она боялась, что любимая доченька вдруг сорвется на «красный восток». Ритаи думать об этом не хотела. Для «буржуйской семейки», как Федор в сердцахназывал порою Ле Буа, словосочетание «Советская Россия» было синонимомсловосочетания «девять кругов ада». Не помогали ни патетические речи о том, чтоСоветская армия спасла мир от фашистской заразы, ни упоминания о святой дляРиты памяти ее отца, Дмитрия Аксакова, который бредил возвращением на родину.Безумный ужас перед большевиками Рита впитала с молоком матери, некогдабежавшей от них в Харбин и во время странствий лишившейся отца и брата. Потомбыла история с Дмитрием Аксаковым, который пожертвовал собой ради спасениясемьи от мстительных советских… Нет, она ни за что не поехала бы в Россию навсегда.Если бы она, конечно, любила Федора, тогда, может быть…

Теперь-то он благодарит Бога, или судьбу, или кого там нужнов таких случаях благодарить, за то, что Рита осталась дома. Иначе и ей пришлосьбы пройти через те же круги ада (правы были Ле Буа!), что и ему, иКраснопольскому, и жене и сыну Краснопольского, и всем тем, кто сделал глупость– поверил советской агитации и вернулся домой из-за границы.

Ему, Федору, было легче. Он всего лишь пять лет провел вдалиот родины, еще не успел отвыкнуть от нее. Он воспринимал все, что здесьтворилось – и фильтрационные лагеря, и репрессии, и лишение прав, а потомдолгое, унизительное их восстановление, – как нечто само собой разумеющееся.Мать не выбирают. И родину не выбирают! А Краснопольским, Кореневым и другим,кто поехал с ними, было совсем худо. Он, Федор Лавров, отделался всего (всего!)пятью годами лагерных мучений, а Краснопольский десять лет отмотал, Коренев таки погиб где-то в Тайшете, жена его умерла от пневмонии, которую в Ульяновске,куда были сосланы семьи, некому, нечем и не на что было лечить…

Федор резко мотнул головой. Не думать об этом! Не думать!Главное, что Риты никакая беда, привычная для человека советского и смертельнаядля иноземных русских, не коснулась. И ей не за что было возненавидеть друга,которому она до сих пор благодарна за спасение если не жизни своей, то красоты.Вот за это Федору нужно было бы класть земные поклоны перед иконами. Да вотбеда – неверующий он. И ни одной иконы в его доме нет. А в церковь ходить –живо с партбилетом распростишься, то есть все равно что жизни конец, да ладножизни – конец работе, которая была основным счастьем для Федора Лаврова. Да,работа – главное, что у него есть. С семьей у него не заладилось, чего иследовало ожидать. Нельзя жениться, если любишь другую женщину. Конечно, дляего жены, как и для него, главное – работа, но так можно говорить теперь, черездесять лет унылого брака, а в глубине-то души она, конечно, хотела бы житьиначе. Но иначе не получилось, с таким-то мужем…

Федор взглянул на часы и присвистнул. Все, больше ждатьнельзя. Он не выполнил первое поручение той, из-за кого его семейная жизнь незаладилась, но хотя бы второе надо не прозевать и выполнить!

И в ту самую минуту, как он повернул ключ в замке зажигания,готовясь уехать, дверь госпитальной проходной распахнулась и на крыльцо вышлавысокая, стройная женщина в темно-синем платье с белым воротничком, с русымиволосами, уложенными в тяжелый узел. Среди русых прядей отчетливо мелькалосеребро, и Федор подумал, что десять лет назад у Ольги Аксаковой, наверное,были такие же сияющие, роскошные кудри, как у Риты, ну а через десять летРитины волосы пронижутся точно такими же серебряными нитями, как у Ольги.

Единокровные сестры. Дочери одного отца. Их матери – сестрыдвоюродные. Неудивительно, что Ольга и Рита похожи! Вот только цвет глаз…

– Ольга Дмитриевна! – выбрался он из машины. – ОльгаДмитриевна, здравствуйте, можно вас на минутку?

Ольга смотрела удивленно. Они были знакомы еще до войны,когда Федор – начинающий, молодой, но подающий надежды хирург – работал тут же,в госпитале. Ольга была тогда санитаркой. Потом, когда он вернулся из своих«хождений по мукам», она уже стала классной операционной сестрой. Но вместе онибольше не работали: в госпиталь Федор не вернулся, хотя и очень хотел. Человекус лагерем за плечами нельзя было работать в режимном учреждении, военномгоспитале. Хоть и реабилитировали его, и наградили за подвиги ратные, а все равно…

Ну и ладно, сейчас речь не о том.

– Сколько лет, Федор Федорович! – приветливо улыбаласьОльга.

– И, соответственно, сколько зим! – улыбнулся Федор,раздосадованный, что время так поджимает и в разговоре придется брать быка зарога, хотя тема настолько деликатная, что к ней следовало бы подступать сподходами и подходцами… Но ни минуты лишней на реверансы нет. И он бухнулнапрямик, с военной лихостью и прямотой: – Я, собственно, вас ждал, ОльгаДмитриевна. У меня до вас дело есть – особого свойства.

Легкая тень мелькнула в глазах Ольги – прекрасныхсветло-карих глазах, совсем не похожих на глаза Риты, – но улыбка не сошла сгуб:

– В самом деле? Ну так я вас слушаю.

– Вы домой сейчас?

– Нет, мне в Дом связи нужно, поздравительную телеграммуотправить подруге в Казань. Она раньше в нашем госпитале работала, потом замужвышла и уехала. Я, главное, совсем забыла, что у нее день рождения. Еслисегодня срочную отправлю, она через три часа дойдет, успею с поздравлением. Такчто вы говорите скорей, что хотите сказать, да я побегу.

– Так ведь и мне в Дом связи, и тоже срочно, – обрадовалсяФедор. – Давайте я вас отвезу, а по пути и поговорим. Садитесь, прошу.

Он открыл дверцу, и Ольга села.

До Дома связи по Краснофлотской тут было минут пять-семьезды, поэтому Федор свернул на улицу Урицкого (к слову сказать, как раз околотого двухэтажного дома, в подъезде которого когда-то, давным-давно, когда улицазвалась еще Сергиевской, безудержно рыдала на ступеньках Сашенька Русанова,только что сделавшая предложение руки и сердца Игорю Вознесенскому и получившаякатегорический отказ!), а потом на Малую Ямскую – этот объезд удлинял путь напару минут. И сразу приступил к делу:

– Ольга Дмитриевна, ко мне приехала одна знакомая, изПарижа.

Молчание.

Федор покосился на Ольгу. Любая нормальная женщина приупоминании о Париже что-нибудь этакое сказала бы: «ого» или – «ах», или –«ничего себе», или – «да что вы говорите…». Ольга же сидела молча, глядявперед, только руки чуть крепче стиснули ремешок сумки.

– Так, вижу, Александра Константиновна рассказывала вам, чтоРита пыталась с ней заговорить.