– Вам, Джулиус, я бы посоветовал остаться на Кефалонии, – продолжил Джордж после паузы, – пока я не соберусь на материк. Ваши услуги будут востребованы с куда большей пользой. Я намереваюсь возглавить отряд сулиотов, и врач нам будет необходим. В Греции не хватает людей вашей благородной профессии. Приезжайте сюда завтра. Мы поговорим о сложившейся ситуации более подробно, а вы будете иметь возможность немного подумать о моем предложении.

Джулиус Миллинген не мог отказать Байрону, да и причин для отказа не находилось. Поутру доктор подъехал к уже знакомому дому и обнаружил Джорджа на балконе второго этажа. На нем был клетчатый шотландский плащ и кепи. Руки были затянуты в перчатки тончайшей кожи. Он смотрел вдаль, не замечая прибывшего к нему гостя.

– Доброе утро, сэр! – окликнул Байрона Миллинген. – Как поживаете?

Джордж посмотрел вниз и кивнул доктору:

– Доброе утро, мой друг! Поднимайтесь, покажу вам захватывающие виды. Вчера я позабыл о законах гостеприимства и не пригласил вас сюда, наверх. Лестница снаружи, – он махнул рукой в сторону.

Джулиус ловко поднялся по ступенькам и встал рядом с Байроном.

– Смотрите: отсюда открывается вид на Этолию и Акарнанию. Вон там вдали – горы, подернутые синей дымкой. Именно там находится Месолонгион, – Джордж вытянул руку вперед и походил на полководца, осматривающего поле сражения.

Несмотря на осень, все вокруг было покрыто зеленью: оливковые деревья, лимонные, кипарисы, мирты, казалось, заполонили собой пространство до самых гор. Солнце играло лучами на толстой, мясистой листве. Его мягкое осеннее тепло распространялось в воздухе и ласково касалось кожи…

– Не верится, что здесь идет война, – тихо промолвил Джулиус. – Это так же нелепо, как если бы война велась в раю.

– О, вы еще не видели беженцев с материка! – воскликнул Байрон. – Война идет и чувствуется даже на Кефалонии! Скоро вы столкнетесь с ее отвратительными проявлениями. Противоборствующие стороны порой соревнуются в кровожадности: города вырезают полностью. Греки режут османов, османы – греков. Даже если греки приняли мусульманскую веру, их все равно беспощадно убивают. Логика османов проста и довольно-таки логична: греки-мусульмане встанут на сторону соотечественников, наплевав на принятую ими веру. Люди бегут от смерти на острова, находящиеся под управлением Англии и сохраняющие в связи с этим нейтралитет.

Байрон замолчал, но в следующее мгновение неожиданно предложил Джулиусу проехаться верхом. Во время прогулки беседа продолжилась – Джордж перешел на обсуждение действий лондонского греческого комитета.

– К сожалению, действия комитета, мой друг, не имеют того успеха, на который рассчитаны, – Байрон ехал медленно, выпрямив спину, словно под плащ положили доску. К удивлению Миллингена, под левой рукой, согнутой в локте, Джордж держал трость, казалось бы, совершенно ненужную в данной ситуации. Другой рукой он держал поводья.

– Почему? – Джулиуса накрывали с головой новые впечатления, и на более длинные фразы он пока не был способен.

– Мне сложно отсюда судить. Но основной ошибкой комитета я считаю нетерпение. Уважаемые мной члены комитета торопятся со своей помощью, не получив достоверной информации о реальном положении дел. Например, недавно сюда прислали кавалерию и офицеров пехоты, а это является пустым разбазариванием собранных средств. Куда важнее выдать грекам заем и позволить агентам на местах распределять вырученные деньги, а не тратить их на то, что подсказывает членам комитета воображение, – Байрон нахмурился и чуть пришпорил коня.

Джулиус поотстал, вертя головой по сторонам: маленькие белые домишки рассыпались по вершине холма, а внизу, прямо под ними, блестело на солнце лазурное море. По дороге в ту и другую сторону брели греки, кто-то ехал на мулах с притороченными по бокам животного корзинами. Одежда их не отличалась изысканностью, но была сшита из более светлых тканей, чем в Англии, и отличалась более яркой вышивкой. А вот лица крестьян выражали то же, что и на родине, – обреченность и покорность судьбе, не давшей им иного жребия…

– Вы приуныли, друг мой? – окликнул Миллингена Байрон. – Не принимайте мои слова близко к сердцу! Я давно знаю греков, внимательно изучал эту нацию еще в свой первый приезд. А в Англии, да и в других странах, строят впечатления по легендам, по вдохновению, которое заложили в наши души древние греческие философы. Но с древних времен греки превратились чуть не в самую испортившуюся нацию на земле. К их собственным недостаткам прибавились наихудшие черты османов. Кроме того, из-за длительного пребывания под турецким гнетом греки привыкли к рабскому существованию и забыли, как живут свободные люди!

Мимо проходили те, чьи характеры так подробно и нелицеприятно описывал Джордж, даже не подозревая о смысле беседы, которую вели два английских джентльмена.

– Скинув оковы, – продолжил Байрон, устремив взор вдаль, – греки во время революции демонстрируют свою полную бесполезность. Даже при самом мудром правительстве люди не скоро улучшатся. Это дело времени и отнюдь не короткого отрезка.

– Зачем же вы ехали сюда? Что заставило вас помогать столь запущенным в моральном отношении людям? – удивленно спросил Джулиус.

– Признаюсь вам, дорогой Джулиус. Первой и главной причиной сейчас, оглядываясь назад, я считаю эгоистический порыв оставить монотонную, скучную жизнь в Италии. Дни, ничем не заполненные, кроме написания надоевших мне более чем читателю стихотворений, кроме сна до обеда, кроме бесцельных прогулок и бессмысленных бесед, изменили в итоге ход моих мыслей. Не скрою, думал об отъезде в Латинскую Америку, затем о переезде в Испанию. Но в Испании хуже, чем в Греции, и чаша весов склонилась в эту сторону. Не знаю, преуспею ли я здесь, сумею ли успешно участвовать в борьбе. Тем не менее уверен, что прославлюсь не только поэмами и слухами, распускаемыми о моем жутком характере женщинами. Обо мне вспомнят и как о человеке, бескорыстно пытавшемся изменить историю Греции…

По возвращении Джулиуса пригласили к обеду. На столе лежали овощи, сыр, свежайший хлеб, источавший запах, способный вызвать аппетит у любого вошедшего в комнату. Кроме того, в центр водрузили блюдо с жареным каплуном. Впрочем, сам Байрон к еде едва притронулся.

– Я практически не ем мяса, – объяснил он гостю, положив себе на тарелку помидор и кусок хрустящего хлеба. – Две вещи меня беспокоят: я боюсь растолстеть и сойти с ума. К тому же если есть умеренно, то и ум остается ясным. От частой и обильной пищи мысли путаются и теряют четкость. Вино и джин в определенных количествах также проясняют ум, – и с этими словами Джордж наполнил бокал красным вином. – Если заставят выбирать между сумасшествием и полнотой, – продолжил он тему, – то я буду не в силах сделать подобный выбор! Помрачение рассудка мне знакомо – я представляю, как вдруг, из ниоткуда, возникнут странные образы, обуяет страх; люди, и так часто кажущиеся животными, приобретут уж совсем устрашающие черты… Полнота также мне известна. К сожалению, я склонен к полноте, и это беспокоит меня с юности. Тело расплывается и теряет прежние очертания. Зеркало становится ненавистным. Помимо жесткой диеты следует принимать специальные пилюли для полной очистки организма, – Байрон рассуждал вслух, не обращая внимания на компанию вокруг него, с завидным аппетитом поедавшую каплуна, истекавшего соком.