— Мистер Хэммонд, — ответил Стаунтон, — я не верю в возможность такого союза и не думаю, что угроза так велика, как вам представляется. Китай по военной мощи не идет ни в какое сравнение с европейскими странами, хотя его величина и его драконы могут положительно ослепить неопытный глаз. (Хэммонд вспыхнул от этой шпильки, возможно, не столь уж и ненамеренной.) В европейских войнах он не заинтересован. Политика империи веками зиждется на полном безразличии к тому, что происходит за ее пределами.

— Путешествие в Британию принца Юнсина доказывает нам, сэр, что в любой политике при соответствующем нажиме могут произойти перемены, — сухо заметил Хэммонд.

Дебаты по этому и другим пунктам, ведущиеся с растущей учтивостью, затянулись надолго. Лоуренс с трудом поспевал за беседой, изобилующей ссылками на неизвестные ему события и явления. Упоминались крестьянские волнения в ближней местности; положение в Тибете, где, видимо, тоже назревало восстание; торговый дефицит и необходимость открытия новых китайских рынков; затруднения на южноамериканской линии.

Лоуренс вряд ли мог составить какое-то определенное мнение относительно всего этого, но кое-что из разговора извлек. Стало ясно, что Хэммонд почти во всем расходится с комиссарами. Когда зашла речь о церемонии поклонения императору, он заявил, что они проделают ее без возражений и тем, возможно, загладят оскорбление, нанесенное двору посольством лорда Макартни.

— Капитуляция в этом вопросе без каких-либо уступок с другой стороны уронит нас в их глазах еще более, — энергично запротестовал Стаунтон. — Отказ Макартни не был капризом. Эта церемония рассчитана на вассалов китайского трона; отказав им на этом основании прежде, мы не можем согласиться теперь — иначе они сочтут причиной уступки меры, которые приняли здесь против нас. Согласие чрезвычайно повредит нашему делу и поощрит власти к новым бесчинствам.

— Ничто так не вредно для нашего дела, как отказ подчиниться обычаям древнего и могущественного государства, основанный лишь на том, что обычаи эти не соответствуют нашему этикету. Добиться победы в этом мы можем лишь ценой поражения во всем остальном, и провал миссии лорда Макартни доказывает всё как нельзя лучше.

— Позвольте напомнить вам, что португальцы простирались ниц не только перед самим императором, но и перед его портретом и его письмами. Они делали все, что требовали от них мандарины, однако их посольство потерпело точно такой же провал.

Лоуренс не имел никакого желания пресмыкаться перед кем бы то ни было, будь он хоть император Китая, но не только это побуждало его принять сторону Стаунтона. Готовность унизиться, казалось ему, способна вызвать лишь отвращение — даже в том, кто сам требует, чтобы ему поклонялись. Унизившийся неизбежно навлечет на себя презрение. За столом, где беседа была более непринужденной (Стаунтон пригласил их к обеду), Лоуренс окончательно убедился в том, что Стаунтон рассуждает здраво, и усомнился в Хэммонде еще больше.

Распрощавшись, визитеры вернулись на берег и стали ждать шлюпку.

— Новость о французском после тревожит меня больше всех остальных, вместе взятых, — промолвил Хэммонд скорее для себя, чем для Лоуренса. — Де Гинь весьма опасен. Жаль, что Бонапарт выбрал именно его, очень жаль.

Лоуренс промолчал. Он чувствовал то же самое по отношению к Хэммонду и охотно сменил бы его на кого-то другого.

Юнсин и его приближенные вернулись из поездки лишь под вечер следующего дня. Предполагалось, что корабль теперь двинется дальше или хотя бы выйдет из гавани, но принц решительно заявил, что «Верность» должна ждать дальнейших инструкций. Когда и откуда они воспоследуют, оставалось только гадать, и плавучие паломники продолжали осаждать судно даже по ночам, зажигая бумажные фонарики на носах своих лодок.

Рано утром Лоуренса разбудила какая-то возня за дверью каюты. Тоненький голосок Роланд сердито повторял что-то на смеси английского и китайского (уроки языка она брала у Отчаянного).

— Что там за шум, черт возьми? — громко спросил капитан.

Она чуть-чуть приоткрыла дверь, и он увидел у нее за спиной одного из китайских слуг, делающего нетерпеливые жесты.

— Это Хун, сэр. Он говорит, что принц сей же час требует вас на палубу, а я ему отвечаю, что вы легли совсем недавно, после полуночной вахты.

— Хорошо, Роланд, — Лоуренс со вздохом протер глаза, — скажите, что я сейчас буду. — Ему ужасно не хотелось вставать. Во время его вахты лодку, ведомую предприимчивым, но неопытным юношей, ударило волной о борт «Верности». Якорь джонки, плохо отданный, вылетел на поверхность и пробил дыру в корабельном трюме, отчего только что закупленное зерно сильно подмокло. Лодка при этом перевернулась, пассажиры в своих тяжелых одеждах стали тонуть, и их при свете фонарей пришлось выуживать из воды. Словом, ночь выдалась долгая и утомительная. Он сполоснул лицо теплой водицей из таза и облачился в мундир.

Отчаянный разговаривал с кем-то, и Лоуренс не сразу сообразил, что этот кто-то — дракон неизвестной ему породы.

— Лоуренс, это Лун Ю Пин, — представил даму Отчаянный. — Она принесла нам почту.

Головы Лоуренса и драконицы пришлись почти вровень: она была меньше лошади. Капитан приметил широкий выпуклый лоб, острую морду, мощную, как у гончей собаки, грудь. Сесть на нее мог бы только ребенок, и вместо упряжи она носила ошейник из желтого шелка с золотом. Приделанная к нему тонкая сетка вроде кольчуги плотно обтягивала грудь и крепилась к когтям золотыми кольцами.

Сетку тоже украшало золото, особенно заметное на бледно-зеленой коже. Крылья, чуть более темные, окружала золотая каемка. Узкие, заостренные, они были длиннее всего ее туловища и даже в сложенном виде волоклись за нею, как шлейф.

Лоуренса Отчаянный представил по-китайски, и Лун Ю Пин проделала нечто похожее на реверанс. Капитан поклонился в ответ — его забавляло, что они здороваются вот так, на равных. Соблюдя формальности, она приподняла тяжелые веки, и большие янтарные глаза с ног до головы оглядели Лоуренса.

Шун Кай и Лю Бао стояли тут же, беседуя с Хэммондом. В толстом, с многочисленными печатями письме, которое они оба рассматривали, черные знаки чередовались с алыми. Юнсин, держась чуть в стороне, читал другое письмо, написанное необычайно крупно на длинном свитке. Не поделившись ни с кем содержанием, он свернул послание и подошел к остальным.

— Корабль, как и предполагалось, пойдет в Тяньцзинь, — перевел Лоуренсу Хэммонд, — а мы отправимся вперед воздушным путем. Нам предписывается сделать это незамедлительно.

— Кем предписывается? — опешил Лоуренс. — Из Пекина мы еще ничего не могли получить: принц Юнсин отправил туда извещение всего лишь три дня назад.

Лун Ю Пин, спрошенная на этот предмет Отчаянным, ответила что-то густым, не слишком женственным басом.

— Она прилетела с промежуточной станции в Хэюане. От нас до него четыреста ли — не знаю, сколько это по-нашему, — а лететь два часа.

— Три ли равны одной миле, — сообщил Хэммонд.