И прошел мимо. Вмиг высвободившись из объятий Спартака ибыстро раскрыв сумочку, Беата позвала:

– Пан Браньский!

Он начал поворачиваться – еще ничего не подозревая,спокойно, солидно – и вдруг оцепенел. Вряд ли он видел извлекаемый Беатой из сумочкималенький «маузер», просто в мгновение ока о хитросплетениях суровой реальностичто-то сопоставил и начал понимать. Спартак видел, как его щека и шея покрылиськрепкими каплями пота.

Беата звонко, громко, раздельно произнесла:

– Именем свободной Польши, за предательство и сотрудничествос врагом...

Она выстрелила трижды, подняв пистолет на уровень глаз.Стоявший вполоборота Спартак отметил, что шпик начинает молча заваливаться, нолюбоваться этой картиной в его обязанности не входило – ему как раз следовалоуделить внимание противоположному направлению...

Он сунул руку под пиджак, снимая «парабеллум» спредохранителя. И вовремя: дверь оглушительно бухнула, в парадное влетелневидный человек в штатском, с азартно-ожесточенной физиономией (крохотные усикипод фюрера, потная челка прилипла ко лбу), по инерции пробежал три шага.Шарахнулся к стене, запустив руку под мышку.

Спартак выстрелил дважды, в грудь и в лоб, метнулся вниз,добежал, когда типчик еще не успел толком растянуться на потемневшем полу из мраморныхплиток. С первого взгляда оценил, что сработал неплохо. Быстрехонько обшарилнаружные карманы, вытянул знакомую штучку – овальный гестаповский жетон надлинной темной цепочке. По-хозяйски сунул его во внутренний карман пиджака.

Наверху треснул негромкий выстрел, четвертый. Беата, стучакаблучками, сбежала по лестнице, потянула его за рукав:

– Быстренько!

Они вышли наружу как ни в чем не бывало, готовые ко всему.Выстрелы на лестнице наделали внутри немало шуму – но из-за толстых кирпичныхстен шум на улицу не пробился. Там все было безмятежно, никто особенно на нихне оглядывался, никто не кидался ловить и хватать, спокойно шагали прохожие, натой стороне улицы, напротив парадного, стояли Зух и Томек, готовые при нуждеприкрыть огнем – а в двух шагах, у кромки тротуара, как и было оговорено,остановился пан Рышард со своей пролеткой.

Медленно – казалось, ужасно медленно – Спартак помог девушкеподняться в экипаж, едва они уселись, пан Рышард хлестнул лошадь вожжами, иэкипаж резво взял с места. Моментально завернул за угол, и лошадь пустиласькрупной рысью.

Спартак оглянулся – лениво, непринужденно. Прохожие так ишли мимо парадного, откуда никто пока что не появился. Еще одна особенностьвоенного времени, в данный момент как нельзя более сыгравшая им на руку:привычка людей не лезть поперед батьки в пекло. Все, кто слышал выстрелы, будутсидеть у себя в квартирах тихонечко, как мышь под метлой, чтобы, боже упаси, неоказаться хоть каким-то боком причастным к чему бы то ни было.И притворяются, что ничего не слышали вообще. Выстрел – самая опаснаясложность жизни, кто стрелял – все равно...

Главное теперь – убраться отсюда как можно быстрее, но непоказывать, что бежишь. И пан Рышард мастерски выдерживал нужный аллюр: всемясно, что извозчик куда-то поспешает, но никак не бежит...

– Гестапо? – тихонько спросила Беата.

– Ага, – ответил Спартак. – Номер одиннадцатьтысяч сто восемьдесят шесть. Несчастливый ему попался номерочек, однако...

– Сохрани, пригодится.

– А я для чего его прибрал? Не играться же...

– Значит, они приставили к нему охранника, – задумчивосказала Беата. – Может быть, и пронюхали что-то... Ничего, обошлось.

– Не кажи «гоп»... – прервал ее Спартак.

– А коммунисту положено быть суеверным?

– Вообще-то нет, – сказал Спартак тихонько. – Но тына меня вряд ли нажалуешься соответствующему товарищу...

Девушка весело фыркнула, и они обменялись легкомысленнымивзглядами. Спартак не сомневался: не только не выдаст, но, попадись ей«соответствующий товарищ» – пусть в добрую минуту, пусть в злую, – пристрелитк чертовой матери. В силу происхождения, политических взглядов и всего такогопрочего. Так что можно быть совершенно спокойным и не бояться ляпнутьчто-нибудь идеологически невыдержанное. Видел бы кто, позавидовал бы...

Вокруг по-прежнему не наблюдалось никаких признаков нехорошегооживления немцев – но все равно следовало убраться побыстрее и подальше отместа, пока они по всегдашней привычке не развернули облаву. Любят немцы этодело, хлебом не корми...

Спартак все еще чувствовал приятный, щекочущий холодок,неописуемый вкус смертельной опасности, вновь мелькнувшей где-то в отдалении иоставшейся позади. Смесь азарта, удовлетворения и неведомо чего еще. Бросиввзгляд на точеный профиль Беаты, он подумал, что девушка, несомненно,испытывает те же чувства – не первый раз возникало такое подозрение,опиравшееся на реальность. Смертный бой с оккупантом и все такое прочее – это,конечно, святое, это во главе угла. Но и откровенный азарт присутствовал,чертовски увлекательно было играть в жмурки со смертью и каждый раз дуритьстарую костлявую тетку...

Беата, не поворачиваясь к нему, нашла его руку и стиснулаладонь. Спартак осторожно перебирал тонкие пальчики, мастерски управлявшиеся исо всевозможными мирными предметами, и с разнообразнейшими орудиями смертоубийства.Пани майор, одним словом – и попробуй кто-нибудь не принять ее всерьез,когда ситуация требует именно что серьезности. Убитых, слава богу, нет, ночувствительных ударов по самолюбию навидался...

Размеренно цокали копыта, колыхалась пролетка, если несмотреть по сторонам, упереться взглядом в спину извозчика, держа в ладонитеплые девичьи пальцы, то можно подумать, будто и нет войны. И всехостальных сложностей нет.

Но куда от них денешься...

Где-то в глубине души привычной занозой засели и стыд, инедоумение, и уныние. Год. Целый год, почти день в день. Задержался в гостях,что называется...

Он и сам то ли не мог объяснить себе связно и внятно, то липопросту боялся таких копаний в душе: как же так вышло, что лихой пилотлейтенант Котляревский оказался, по букве устава, дезертиром. Все внутрипротестовало против такого определения. Он видел дезертира однажды, под Ржевом,когда его, поддавая мимоходом по затылку, тащили пехотинцы. У дезертира быларябая широкая рожа, заросшая противной щетиной, он охал тихонько и ухитрялсявертеться так, чтобы искательно, жалко, подобострастно улыбаться сразу всем. Ипытался временами ныть что-то жалобное, всякий раз получая нового пенделя илиподзатыльник. Омерзительное было существо.

«Но ведь здесь, сейчас, со мной – совсем другое! –мысленно втолковывал Спартак кому-то суровому, кого и не существоваловообще. – Тот поганец ржевский был именно что дезертир. Трус. Беглец.Сволочь такая. В июне сорок первого, испугавшись лавины немецкой брони, бросилвинтовку, спорол петлицы, выкинул красноармейскую книжку и дернул заячьимскоком к себе в деревню. Где и сидел в запечье пуганой вороной все это время,пока не пришли, не отыскали, не вынули за шкирку. Вел растительноесуществование без всякой пользы для событий. Жрал, спал да с бабой своейтерся».