«Ну, предположим, гражданин Котляревский, вы тоже некоторыйпроцент ночей не один проводите», – сухо отвечал несуществующийсобеседник.

Почему-то казалось, что он худ, узколиц, с залысинами и впенсне, лицо не злое, скорее чуточку страдальческое – мается какой-то хворьюсредней тяжести, не смертельной, но хронически не отпускающей, вроде геморрояили язвы.

«Но мы любим друг друга, я и Беата!» – вскричал тогдаСпартак в совершеннейшем отчаянии.

«Вот я и говорю. В полном соответствии с классикой. Однуночь с ней провозжался... А впрочем, более уместен будет пример из прозы.Панночка и Андрий».

«Но позвольте! – не на шутку разозлился Спартак и дажеоскорбился чуточку, хотя ему вроде бы оскорбляться по печальному своемуположению и не следовало. – Андрий к врагам бежал! Своих выезжал рубить! Ая – ни к каким не врагам».

«Да ну? – желчно усмехнулся собеседник. –Интересные вы вещи говорите... Не враги?»

«Они же не воюют с Красной Армией...»

«А общее направление мыслей? Это ж антисоветчик наантисоветчике... Не станете отрицать? Вы с ними год хороводитесь...»

«Я бью немцев, – ответил Спартак. – Я же неотсиживаюсь, как тот паршивец. Я стреляю, закладываю взрывчатку, вожудонесения, от которых как раз и зависит, убьем мы еще больше немцев или нет. Уменя уже неплохой охотничий счет: немцы, полицаи украинские и прибалтийские,предатели... Вот только что хотя бы – один предатель и один гестаповец... Эточто, игра в куколки? Я воюю, черт вас побери! С немцами воюю!»

«Отрицать этот факт трудно, – усмехнулсяследователь-язвенник. – Как говорится, имеет место быть такой фактик. Воттолько, если мне память не изменяет... Кто вы нынче по званию?»

«Подпоручик, – сказал Спартак с некоторой затаеннойгордостью. – Подпоручик Янкес. Так тут принято, звание и псевдо, у всехтак, поголовно, то есть у тех, кому сочли нужным присвоить чин. Вы думаете,легко мне было выбиться в подпоручики подполья? Учитывая, как они к советскимотносятся? Тут уж, знаете, нужно было себя особенно зарекомендовать. Таких лихихдел нарубать, чтобы эти гонористые паны, сквозь зубы пшекая, все ж меняпризнали достойным места в рядах и звание присвоили».

«Еще немного, и я вас начну героем именовать...»

«Не язвите, прошу вас, – сказал Спартак. – Я вампросто хочу объяснить, как нелегко было добиться, чтобы тебя сочли полноправнымсоратником, чтобы тебе отвели место в рядах не из милости, а ради признаниятвоих заслуг...»

«Лирика, высокопробная... – поморщился собеседник,точнее, узкое бледное лицо на фоне мрака. – Вещь на войне совершеннонеуместная. Позвольте уж вам напомнить этак мягко и ненавязчиво, что у вас итак было место в рядах. В рядах сталинских соколов Рабоче-Крестьянской КраснойАрмии. Вы и присягу приносили, чье содержание вам должно помниться. – И онглянул остро, цепко, пронзительно. – Как насчет присяги-то, а?»

Спартак не мог продолжать этот разговор, даже воображаемый.Потому что собеседник, если подумать, был кругом прав, а вот он сам... Ну вышлотак, вышло! Сначала примитивно радовался, что не шлепнули и остался жив, да ещеБеату вновь увидел, потом, когда егеря перехватили группу на тесной тропке, всуматохе ухватил автомат убитого и показал себя очень даже неплохо. Во всякомслучае на него, слова не сказав, стали поглядывать определенно иначе. А там и покатилось.Нельзя же было приподнять шляпу – откуда шляпа? – и сказать: прощевайте,панове, спасибо за хлеб-соль и ласку, за то, что не шлепнули, а теперь я,пожалуй, пойду в сторону аэродрома, заждались меня там...

Ну не получилось как-то с ними распрощаться и в одиночкупробираться к линии фронта по чужой стране! Укрытие, явка, еще одна явка,прорыв из оцепленного лесничества, снова бой, и снова он в кустиках неотсиживался, а потом как-то так получилось, что не было хорошо знающихнемецкий, и именно его, наряженного обер-лейтенантом, послали с группой,которая должна была перехватить украинских полицаев (для них и его немецкий былвесьма убедительным, поверили, что их немецкий офицер посреди дорогиостанавливает, натянули вожжи, тут их и взяли с трех сторон в три пулемета...)

И снова уходили, скрывались. В городе на сей раз. И там-тооднажды ночью Беата... Сама пришла, он и не ожидал, ухаживал, конечно,насколько можно было в той обстановке, но что получится однажды так легко ипросто, не ожидал...

Ну и покатилось, как в колее. Где-то он бесповоротно миновалнекую точку, после которой все как бы само собой подразумевалось: что он сними, что он воюет, что он – никакой не лейтенант Котляревский, а именно чтоЯнкес... Осознание того, что точка пройдена, его и успокоило. И все пошло, какшло.

И что прикажете делать? Если ощущаешь себя не вольнымсоколом, а паровозом, не способным сойти с рельсов? Беата...

Она убрала руку, и Спартак встрепенулся: показалось, что онвсе это время говорил вслух. Нет, ерунда, конечно, – они просто-напростоприехали: пролетка остановилась перед высоченным, этажей в шесть, ничем непримечательным домом, где, надо полагать, им и определили отсидеться до утрадля пущей надежности: немцы уже наверняка развернули обычную в таких случаяхкипучую деятельность.

Домина, кроме высоты, был более ничем не примечателен – спервого взгляда видно, что не был он никогда ни памятником архитектуры, нирезиденцией магната. Скучная, банальная каменная коробка, явно доходный дом,или, если по-польски, чиншова каменица. Но обитали тут все же не пролетарии –райончик не бедняцкий. Так, средней руки чиновнички, развращенная подачкамибуржуазии верхушка квалифицированных рабочих, лавочники разные и прочийнемудреный люд, по судьбам которого стальным катком прогрохотала война. Место,надо полагать, надежное – иначе его бы для укрытия не выбрали те, комуэтим ведать надлежит.

Опомнившись, Спартак соскочил первым и, как полагалось гжечномупану, подал руку спутнице со всей галантностью. Отметил мимоходом, что рука приэтом как бы сама собой повесила трость на левый локоть. «Внешность у вас, панлейтенант, не хлопская, – с усмешкой сказал как-то ротмистр Борута. –За сельского парня вас выдавать не стоит. Гораздо рациональнее выступать вкачестве элегантного горожанина... или, как показал недавний опыт, в немецкоммундире. Только нужно подучиться... – и не преминул, шляхтич чертов,ввернуть шпильку: – Тому, чему вы в Совдепии научиться никак не могли...»

Он и научился: непринужденно манипулировать тростью, нечувствовать себя ряженым в костюмах пусть и довоенного, но все же варшавскогопошива, ложечками-вилочками орудовать... И ведь помогало, взять хотя бы случайс оберстом и его бумагами, и не только...

Одним словом, сыграно было по всем правилам. И Беата неподкачала – выпорхнула из неказистой пролетки, словно ясновельможная княгиня излакированного ландолета с хрустальными фонарями.

Впрочем, она действительно была из самой что ни на естьнастоящей и доподлинной княжеской фамилии, правда, к началу войны сохранившейлишь скудные остатки былого великолепия, роскоши, зажиточности. Но все равно,самая настоящая княгинюшка, вроде Наташи Ростовой (о которой, разумеется, Беатаи слыхом не слыхивала, поскольку в ее роду «москалей» не читывали)...