– Ничего не могу с собой поделать, честно, – сказалСпартак. – Хотя ты, как только что выяснилось, по званию старше...

– Я серьезно. Идет война. Каждому приходится заниматькакое-то место...

– Вот тебе и выход, – сказал Спартак. – Есть у васместечко для человека, который хочет бить немцев? Желательно, конечно,поблизости от тебя, ну тут уж как повезет... И я – серьезно. Чихать мне, с кемвы там в ссоре, а с кем – в дружбе. Сейчас у меня жизненное призвание такое –бить немцев. А вы, ребята и девчата, как-никак в первую очередь бьете немцев...Хорошее занятие, правильное. Готов примкнуть. Есть опыт.

– А тебе можно верить? – спросила она очень серьезно.

Он медленно кивнул, не отводя от девушки взгляда.

В тридцать девятом в этих местах не было больших боев, городпочти не бомбили, и потому старинные улицы сохранились в полнойнеприкосновенности: плотно прижавшиеся друг к другу узкие высокие дома сострыми крышами, затейливое плетение кирпичных кружев, маленькие окошки, богведает с какого времени сохранившиеся вывески, торчавшие перпендикулярно улицена витых кронштейнах. Костелы устремлялись в небо, как ракеты из фантастическихроманов Беляева.

В другое время Спартак охотно бы здесь прогулялся не спеша,все внимание уделяя красивой и затейливой старине, но он, если можно таквыразиться, был на службе, и следовало смотреть во все глаза за болеепрозаическими вещами, от которых зависело четкое выполнение приговора...

Он покосился на себя в зеркальную витрину парикмахерской иневольно приосанился. Зрелище было вполне даже представительное: элегантныймолодой человек в безукоризненном костюме и надлежаще повязанном галстуке, прилегкой тросточке с гнутым серебряным набалдашником и массивном сыгнете –золотом перстне на безымянном пальце правой руки, которой он, как и полагалось гжечномупану, поддерживал под локоток очаровательную девушку по имени Беата. Даннаяособа тоже никак не выглядела принарядившейся по случаю воскресного днягорничной: платье и прическа по самой что ни на есть великосветской варшавскоймоде (довоенной, ясное дело), натуральные золотые украшения, а главное – порода.Бесчисленные поколения предков-шляхтичей постарались. Не было ни одноговстречного немца, который бы не приоткрыл рот – да и местное населениереагировало соответственно.

А молодая парочка не замечала, казалось, никого вокруг,занятая друг другом. Они не разговаривали (все же не с корявым польскимСпартака было громко беседовать на улице, возбуждая излишний интерес) –переглядывались улыбчиво. Что для влюбленных, в общем, было вполне уместно –оживленный разговор взглядами и улыбками вместо слов. Этакие беззаботные,несмотря на оккупацию и все прочее, представители «золотой молодежи», которые ипри нынешних нелегких временах как-то устроились, гораздо лучше тысяч других,не ухвативших за хвост свою жар-птицу.

А впрочем, они были далеко не единственными подобными вцентре города, так что белыми воронами не смотрелись. С одной стороны –оккупация со всеми ее ужасами, с другой – этакий призрак нормальной жизни снемалым количеством щеголей и щеголих, ресторанами, извозчиками и прочимипредметами сытой жизни. В первые дни Спартака эти гримасы капитализма удивлялине на шутку и даже вызывали благородное возмущение, но за год он привык. И не втом даже дело, что с грехом пополам научился тарахтеть по-польски. За эти двагода он, пожалуй, стал частичкой окружающей жизни. Лейтенанта ВВС РККАКотляревского, признаться честно, уже не было. Был боевик Армии Крайовой,носивший кличку Янкес – то бишь Американец, происходившую, как легкодогадаться, от тех обстоятельств, что сопутствовали его появлению с небес...

– Внимание, – тихо произнесла Беата, склонившись к егоуху с самым беззаботным видом и безмятежной улыбкой.

– Вижу, – сказал Спартак еще тише.

Парнишка по кличке Зух, торчавший на углу улицы, в отличиеот них, светским лоском похвастать не мог – и физиономия была простоватая, иодежда не та. Высокие начищенные сапоги, рубашка без галстука, сшитый не самымлучшим портным пиджак, сбитый на затылок картуз с лаковым козырьком, сигареткав углу рта: типичный мелкий спекулянт при каком-то интересе, каких тут хватает,то ли сигареты из-под полы продает, то ли фальшивые справки немецкойкомендатуры, то ли еще что. С точки зрения оккупационных властей, фигура неособенно благонадежная, но служит предметом внимания исключительно криминальнойполиции, а не гестапо и прочих политычных органов...

Зух, выплюнув окурок, снял свой фасонный картузик, зажал егопод правым локтем и старательно вытер лоб носовым платком. Сегодня и в самомделе было жарковато, так что жест вполне уместный.

Мишень приближалась к перекрестку. Спартак подобрался и коснулсялоктем пистолета, заткнутого слева за ремень под элегантным пиджаком. Ипродолжал двигаться не спеша, помахивая дурацкой тросточкой, смешливопереглядываясь со своей девушкой.

Однако первым на перекрестке показался не приговоренный, аТомек – вихрастый, щупленький, в очках, чуточку суетливый, как две капли водыпоходивший на рассеянного, заучившегося студента. Каким он, впрочем, до войны ибыл. Он вприпрыжечку промчался мимо, и газеты в руке у него не наблюдалось.

Беата взглянула на Спартака, и он ответил понимающимвзглядом. Ситуация осложнялась. Судя по виду Томека, за мишенью топал хвост. Тоесть не хвост, конечно, а нечто иное, но какая разница? Немцы предателя вели.

Осложнилось-то осложнилось, но ведь не настолько, чтобыотказаться от задуманного... Переглянувшись, они с самым непринужденным видомсвернули к парадному. Спартак ухватился за огромную начищенную ручку и галантнораспахнул перед девушкой высоченную тугую дверь. Пружины механизма издалижалобный скрип – не было за ними того ухода, что до войны...

Огромное парадное, напомнившее Спартаку иные ленинградскиедома – разве что здесь было гораздо чище, несмотря на войну. Даже довоенныйковер на лестнице имелся, прижатый медными прутьями к широким ступенькам.

Они взбежали на площадку меж третьим и вторым этажами какраз в тот момент, когда внизу вновь заскрипели пружины, дверь открылась, тяжелозахлопнулась. Бросились друг другу в объятия и принялись самозабвенноцеловаться – стоя, правда, так, чтобы краешком глаза наблюдать за лестницей.

Показался тип, неспешно поднимавшийся к себе на четвертый.Очень представительный, даже вальяжный, пожилой пан в легком летнем пальто, стяжелой, солидной тростью, изукрашенной серебряными монограммами. И лицо унего, если не знать всего, выглядело представительно, внушало доверие иуважение: осанистый, с тщательно подстриженными усами, похожий то ли наизвестного композитора-классика, то ли, бери выше, на депутата парламента сбезукоризненной репутацией. Если не знать точно, сколько народу эта гнидазаложила гестапо...

Спартак видел сторонним прищуром, что пожилой, в первый мигпоневоле встрепенувшийся от присутствия незнакомых людей, моментально оценилситуацию и расслабился, даже расплылся в легкой снисходительной улыбочке: эх,молодость, молодость, мне бы ваши заботы...