Козлов выпустили в заповедник лет десять назад, и теперь они расплодились, жили в основном возле Скита, привыкли к Ярославу и немедленно исчезали, если тут появлялись егеря. Однако Юлию они не боялись, возможно, потому, что она была призраком…

Она пришла, когда блюдо было готово, обмотанная полотенцем, развесив купальник и майку на забор под окном.

– Это твои овцы, Циклоп? – весело спросила она и впервые улыбнулась.

– Дикие горные козлы, – обронил Ярослав.

– А почему они ручные?

– Потому что ты… – Он осекся, вспомнив о пошлости. – Потому что они тебя не боятся.

– Нет, это потому, что ты их приручил… Помнишь, как в сказке, где Маленький Принц приручил лису?

– Не лису, а лиса, между прочим, – поправил он.

– Не забывай, приручать – это значит делать зависимыми, – зачем-то напомнила она. – Это опасно для всех. Кто приручил и кого приручили.

– Что-то я не совсем понимаю, о чем ты? Или о ком?

– Но мне это не грозит! – засмеялась Юлия и потеряла интерес к теме. – А знаешь, почему вода здесь живая? Потому что она – талая. Талая вода – это чудо! Она насыщена солнечной энергией!

– Так почему же опасно приручать? – спросил Ярослав, желая продолжить разговор, но она и тут увернулась.

– Ой, чем это так вкусно пахнет? – Она сунулась к плите, подняла крышку со сковороды.

– Волчья пища…

– Нет, это пища богов!.. Почему ты живешь один?

Эта ее способность мгновенно переключаться слегка обескураживала Ярослава.

– Потому что всех научных работников заповедника сократили…

– Я не о том, Ярый! – погрозила пальчиком. – Почему без жены? Или без женщины? Красивый молодой волк и без волчицы…

– Ждал тебя, – признался он. – Жил и ждал, когда ты придешь.

– Ты сейчас опять сказал пошлость, – строго заметила Юлия. – Это недостойно для… матерого зверя.

– Не веришь?

Она приблизилась, посмотрела в глаза, сказала серьезно:

– Пока не вижу… Не чувствую.

– Хорошо… Пожалуй, ты права. Я просто люблю одиночество и волю.

– Не правда! – мгновенно отозвалась она. – Ты страдаешь от одиночества! Я вижу! И тебе наскучила воля… Ты же хочешь, чтобы тебя приручили? Вижу, хочешь!.. А что ты хотел мне показать? Помнишь, ты заинтриговал меня? Говорил сначала пошлости, а потом… о лестнице любви и иконах. Когда начнется экскурсия?

– Как только стемнеет…

– А я хочу сейчас!

С ней было трудно спорить, и, чтобы уйти от ответа, Ярослав принес свой спортивный костюм и, указав на дверь, попросил переодеться. На удивление, она не воспротивилась, а только улыбнулась понимающе и удалилась в комнату. Тем временем он постелил новую клеенку и накрыл на стол, поразмыслив, выставил водку: более благородного напитка в доме не было.

Прошло минут пять, Юлия не появлялась, он подумал и убрал со стола водку… Потом снова вернул на место: к волчьей пище и напитки соответствующие…

И опять передумал: второпях надавил в кастрюльке собранной по весне клюквы, вылил туда водку и добавил сахара. Получилась розовая полусладкая настойка, которая смотрелась в лучах заходящего солнца как дорогое вино.

Еще через пять минут не выдержал и подошел к двери, легонько постучал, окликнул – полная тишина.

Тогда он приоткрыл створку и с опаской заглянул в комнату.

Юлия спала на его постели, так и не успев переодеться в костюм, который держала в руках, и на ее расслабленном от сна лице Ярослав увидел высшую степень блаженства.

И только сейчас она стала сама собой – призраком с каштановыми волосами…

Часа три, до темноты он бродил возле своего терема, отгонял обнаглевших горных козлов, пробовал копать грядки, однако мысли были прикованы к спящей Юлии. Самое время было отвести ее в мансарду и показать иконы, на которые так долго покушался хозяин Дворянского Гнезда, вероятно, узнав на них Юлию. Но разбудить ее не хватало мужества. Он угадывал в ней властную, сильную женщину и готов был ей подчиняться…

Где-то в подсознании еще бушевал протест человека, привыкшего к одиночеству, к замкнутой жизни, к собственной власти над собой, но он уже знал, что никогда не сможет противостоять ей, и в эти мгновения вспоминал свою мать, воля которой была непререкаема.

Он занес и развесил в доме ее одежду, не удержавшись, ощупал карманы куртки и нашел шведский складной ножик, газовую зажигалку, крохотное зеркальце с расческой и половинку бутерброда с колбасой, аккуратно завернутого в бумагу.

Для ее припасов не нужно было ни рюкзака, ни дамской сумочки…

Иногда он осторожно входил в комнату, укрывал ее своим полушубком, поправлял его – а в общем-то искал причину, чтобы, замерев у изголовья, любоваться ее лицом. В полутьме оно казалось прекрасным, как икона, написанная во тьме, от глубокого сна гримаса усталости стаивала, и чудилось, что возле губ вызревает легкая улыбка.

В полночь он развел в теплой воде сгущенное молоко и, оставив попытку растолкать, стал поить сонную. Голова Юлии лежала на руке, согнутой в локте, пересохшие губы ловили край кружки, он едва влил ей в рот молоко, и половина пролилась на полотенце.

– Сколько времени? – вдруг спросила она хрипловато.

– Двенадцать ночи, – успокоил он, укладывая ее голову на подушку, хотя был уверен, что она не просыпалась.

Потом он развел на улице костер, повесил чайник и принес гитару – так обыкновенно он проводил вечера, когда был один. И обнаружил, что глушить мужскую тоску вовсе нет необходимости, на душе спокойно и весело. Разве что в ночной птичий гам изредка вклинивался долгий и трубно-звучный лебединый крик, доносящийся с озера: что-то птиц беспокоило, возможно, по берегу рыскали лисы.

Вдруг ему показалось, что она встала, в темноте бродит по терему и не может найти дверей. Ярослав побежал к дому, зажег у входа свечу, осветил коридор – никого. Юлия спала, раскинув руки и сбив на пол овчинный полушубок; полотенце давно развязалось на груди, и ее обнаженное чуть изогнутое тело в темноте источало свет. Ей было жарко, влажный лоб, и при этом пересохшие, шершавые губы…

Он накрыл ее простыней, но когда вернулся с кружкой воды, она снова оказалась раздетой. Пила на сей раз хоть и жадно, но пролила на грудь совсем немного, растерла воду с блаженной улыбкой.

– Талая вода… солнечная энергия… Но эта вода еще и святая. Ты же ничего не знаешь. Она святая…

– Да-да, – согласился он, бережно опуская ее на постель. – Спи, еще ночь…

– Холодная капля дождя, – пролепетала она замирающим голосом. – Ударилась о висок…. И согрелась.

Ярослав посчитал это за сонный бред, однако когда снова оказался у костра и мысленно повторил сказанное Юлией, узрел в этих словах глубокий смысл. Это напоминало слова из песни, поэтому он подтянул к себе гитару и стал подбирать музыку. Композитор из него был никудышный, однако тут что-то начало получаться.