Итак, они почти добились своего, эти господин и госпожа Сингх. Они были в одном шаге от получения статуса граждан Соединенных Штатов. Но, несмотря на это, через пару месяцев Амрик Сингх предпочел застрелиться, а перед этим убил всю свою семью.

Какой был в этом смысл?

Было ли это на самом деле самоубийство?

Кто был тот человек, которого упомянула в своих показаниях жена Сингха? Кто были другие?

Имеет ли это теперь какое-то значение?

Нет — во всяком случае для меня.

И не для правительства Индии.

И уж совершенно точно не для калифорнийской полиции, у которой и без этого хватает забот.

Жаль только жену и ни в чем не повинных детей.

Однако зачем моя квартирантка мадам С. Тилоттама хранит эту папку?

И, черт возьми, где она сама?

Звякнул мой телефон. Странно. Этот номер не знает никто. Для всего мира я сейчас нахожусь на реабилитации. Или в учебном отпуске, что, собственно говоря, то же самое. Кто мне пишет? О, «Щит и прикрытие». Интересно, кто мог это написать:

Дорогие мои, может быть, мне лучше сразу умереть?

Я уже выпил четверть бутылки. Настало время для запрещенного послеобеденного сна. Работающий человек не имеет права спать днем. Нельзя брать «Карду» в спальню. Нельзя. Но я должен это сделать. Просто обязан. Это мой долг.

Кровати нет. На полу лежит матрац. Зато есть книги, записные книжки и словари, разложенные по полу аккуратными стопками.

Я включаю высокий торшер и вижу листок цветной бумаги, приклеенный скотчем к абажуру лампы. Что это? Напоминание? Афоризм, изречение? На листке написано:

Кажется, эти комнаты стали свидетелями своего рода откровения. Откровения любого человеческого существа страшны для узнавших их людей. Но что можно сказать об этом человеческом существе? В комнате пахнет опасностью, как едко пахнет порохом на месте недавно совершенного убийства.

Я не читал Жене, да и надо ли? Вы читали?

«Карду» — отличный виски. И чертовски дорогой. Его надо пить с почтением. Я уже слегка пьян — «ян», как бы сказал мой старый друг Голак. Они, в Ориссе, всегда глотают первые согласные.

* * *

Темно, как в гробу.

Мне снятся сложенные в груду крышки сковородок и ряд очков общественного туалета, из которых торчат странные вещи — папки и изображения лошадей, нарисованные Мусой. А еще оттуда торчат цилиндры очень сухого снега, похожие на выбеленные солнцем кости.

Кто выпил мой виски?

Кто притащил сюда водку и ящик пива из багажника моей машины?

Кто превратил ночь в день?

Как много дней уже успели превратиться в ночь за то время, что я здесь нахожусь?

Кто это скребется у двери? Я слышу, как в замочной скважине поворачивают ключ.

Это она?

Нет, это не она.

Это два человека, говорящих тремя голосами. Как странно. Они входят и включают свет, как будто вошли в свое собственное жилище. Теперь мы смотрим друг другу в лицо. Их действительно двое — молодой человек в темных очках и человек постарше. Женщина постарше. Нет, мужчина. Нет, все-таки женщина. Женщина-мужчина. Да, пусть будет и то и другое. Странное существо, одетое в патхани и дешевую синтетическую куртку. Очень высокое существо. Губы густо намазаны красной помадой, а во рту торчит ярко-белый сверкающий зуб. Может быть, это все-таки сон? Чувства мои возбуждены, но одновременно и притуплены. Кругом валяются бутылки. Они с грохотом перекатываются по полу и валятся в очко общественного туалета.

Нам нечего сказать друг другу, к тому же я еле стою на ногах, и поэтому я возвращаюсь в спальню, чтобы снова лечь. Собственно, что мне еще остается делать?

Однако! Эти двое следуют за мной. Это кажется мне странным даже для сновидения — если, конечно, все это видится мне во сне. Женщина-мужчина обращается ко мне, говоря на два разных голоса. Говорит она на блистательном урду. Говорит, что ее зовут Анджум, что она — подруга Тилоттамы, которая сейчас живет у нее, а молодого человека зовут Саддам Хусейн. Они пришли, потому что Тило просила кое-что забрать из серванта. Я сказал, что я тоже друг Тило и они могут войти и взять все, что им нужно. Молодой человек достает из кармана ключ и открывает сервант.

Из него тучей вылетают воздушные шарики.

Молодой человек откуда-то достает пластиковый мешок и принимается его набивать. Туда сыплется многое — во всяком случае, судя по тому, что я могу рассмотреть: резиновая утка, надувная детская ванночка, большая мягкая зебра, несколько одеял, книги и теплая одежда. Окончив, они благодарят меня за терпение и спрашивают, не хочу ли я что-нибудь передать Тило. Я говорю, что хочу.

Я вырываю страничку из какой-то записной книжки и пишу на нем: ГАРСОН ХОБАРТ. Буквы, помимо моей воли, получаются очень крупными, я собирался писать помельче. Получилось нечто вроде объявления. Я вручаю им клочок бумаги.

После этого они уходят.

Я подхожу к окну и смотрю, как они выходят из дома. Один из них — старший-старшая — садится в моторикшу, а другой, младший, — я клянусь моими детьми, что это не галлюцинация! — садится на лошадь и уезжает верхом. Пара странных созданий с огромным мешком, набитым мягкими детскими игрушками, рысью исчезает в тумане, гарцуя на какой-то чертовой кляче.

Мое сознание рассыпается на мелкие осколки. Какие жалкие у меня галлюцинации. Как реально они выглядят. Мне кажется, что у них даже есть запах. Кстати, когда я в последний раз ел? Где мой телефон? Который час? Какой сегодня день или какая ночь?

Я осматриваю комнату. Шарики плавают на фоне стены, как на заставке компьютерного монитора. Дверцы серванта распахнуты. Оттуда, где я стою, мне видна какая-то таблица, нанесенная на дверь изнутри. Обычно так отмечают рост детей. Мы тоже так измеряли рост Ани и Рабии, когда они росли. Рост какого ребенка она измеряла? Я подхожу ближе и вижу, что ошибся. Как я вообще мог подумать, что увижу что-нибудь домашнее и милое?