Несмотря на то что это была лишь небольшая часть всей истории, в сознании Наги «до» и «после» «Шираза» имели тот же смысл, что до и после Рождества Христова.

* * *

После того ночного звонка Биплаба Дас-Гуся-Да из Дачигама Наге потребовалось несколько часов и телефонных звонков, чтобы организовать поездку из «Ахдуса» в кинотеатр «Шираз». Действовал комендантский час, и Сринагар был закрыт. Были предприняты беспрецедентные меры безопасности из-за похорон людей, убитых в выходные дни. Улицы должны были на следующее утро превратиться в яростно бурлящие потоки. Был отдан приказ стрелять без предупреждения по первому подозрению. Передвигаться по улицам города ночью было практически невозможно. Нага организовал машину, пропуск под ветровое стекло и разрешение на проезд только к рассвету.

Дежурный офицер встретил его в фойе кинотеатра около бывших билетных касс, где теперь был КПП. Дежурный сказал, что майор-сахиб (Амрик Сингх) уехал, но Нагараджа примет его заместитель. Дежурный проводил Нагу в заднюю часть здания, а затем они по аварийному выходу поднялись в импровизированный кабинет на втором этаже. Офицер попросил Нагу сесть и сказал, что «сахиб» сейчас придет. Войдя в комнату, Нага никоим образом не догадался, что человек в пхеране и накинутой на голову балаклаве, сидевший спиной к входной двери, была Тило. Он слишком давно ее не видел. Когда она обернулась, его больше, чем выражение глаз, встревожила и привела в смятение ее попытка улыбнуться и сказать «привет». Близкие друзья давно усвоили, что если Тило не здоровается, то это служит признаком ее наиболее теплого отношения к собеседнику. Благодаря балаклаве новая «стрижка» не бросалась в глаза. Нага решил, что балаклава была всего лишь преувеличенной южноиндийской реакцией на холод. (У него была в запасе масса анекдотов о южных индийцах, которые он рассказывал с неподражаемым акцентом и самоуверенностью, не боясь оскорбить слушателей, ибо и сам наполовину был южным индийцем.) Увидев его, Тило сразу встала и пошла навстречу.

— Это ты! Я думала, Гарсон…

— Он позвонил мне. Гарсон сейчас с губернатором, а я случайно оказался в городе. Ты в порядке? Что с Мусой?.. Он?..

Он обнял ее за плечи. Тило не дрожала, она вибрировала так, словно у нее под кожей работал мотор. Углы рта подергивались в такт пульсу.

— Мы можем идти? Мы уйдем?..

Прежде чем Нага успел ответить, в помещение вошел Ашфак Мир, заместитель начальника следственного центра, наполнив воздух ароматом дорогого одеколона. Нага опустил руки, чувствуя вину за недостойное поведение. (В те дни в Кашмире понимание разницы между виновностью и невиновностью можно было считать оккультным знанием.)

Ашфак Мир был на удивление коренаст, на удивление силен и на удивление белокож даже для кашмирца. Уши и ноздри отливали розоватым цветом. Этот человек излучал почти металлический блеск. Бриджи цвета хаки были безупречно отутюжены, коричневые армейские ботинки сверкали, пуговицы мундира и пряжка ремня сияли, как солнце. Напомаженные волосы были гладко зачесаны назад с гладкого блестящего лба. Он мог сойти за албанца или молодого армейского офицера с Балкан, но стоило ему заговорить, как стало ясно, что он — старый добрый обитатель плавучего дома, воспитанный в традициях легендарного кашмирского гостеприимства. Он приветствовал Нагу, как приветствует кашмирский торговец старого клиента.

— Добро пожаловать, сэр, добро пожаловать! Должен сказать, что я большой ваш поклонник, сэр! Нам нужны такие журналисты, как вы, которые умеют направлять таких, как я, на правильный путь! — он, словно флаг, удерживал на лице искреннюю, мальчишескую улыбку. Детские голубые глаза сверкали от неподдельной радости. Он обеими руками пожал руку Наги и довольно долго удерживал ее, а потом шагнул к столу, сел и жестом предложил Наге сесть напротив.

— Простие, что я немного опоздал. Всю ночь ездил по городу — вы уже, должно быть, знаете: протесты, стрельба, убийства, похороны… Обычная сринагарская чрезвычайщина. Только что вернулся. Мой начальник, сэр Сингх, попросил меня лично прийти и передать вам мадам.

Несмотря на то что Ашфак назвал Тило «мадам», он вел себя так, словно ее не было в помещении. (Что позволяло Тило вести себя так, словно ее и правда здесь не было.) Даже назвав ее, Ашфак не взглянул в ее сторону. Было непонятно, то ли это жест уважения, то ли неуважения, то ли просто местный обычай.

Немногое из того, что происходило тогда в том кабинете, было понятно Наге. Представление, устроенное Ашфаком Миром, могло быть тщательно спланированным и мастерски сыгранным сценарием, но могло быть и привычной импровизацией. Единственное, что было недвусмысленно ясно, так это подтекст хвастливой улыбчивой угрозы: «мадам» будет передана, но сэр и мадам смогут уйти только с разрешения Ашфака Мира. Тем не менее он вел себя как смиренный миньон, который наилучшим образом старается выполнить возложенную на него задачу. Ашфак создавал впечатление, что он совершенно не в курсе того, что произошло, не имеет никакого понятия, что Тило делает в этом кабинете следственного отдела и почему ее надо «передать».

Воздух в кабинете, казалось, дрожал от напряжения, и из этого было очевидно, что происходит нечто весьма гнусное. Было непонятно, что именно, и кто был грешником, и против кого он действовал.

Ашфак Мир позвонил и велел принести чай и пирожные, даже не спросив, хотят ли его гости пить чай. Пока они ждали, офицер, проследив за взглядом Наги, понял, что тот смотрит на прикрепленный к стене постер:

— Наше самодеятельное стихоплетство, — Ашфак Мир откинул назад голову и грубо расхохотался.

Чай — а может быть, предписанный сценарий — сделал его разговорчивым. Не обращая внимание на беспокойство (или мертвящее спокойствие) своих гостей, он дружелюбно вещал о своей учебе в колледже, политических взглядах и превратностях службы. Когда-то он был студенческим лидером, сказал Ашфак, и, как положено молодому человеку, отъявленным сепаратистом. Но, пережив кровопролитие начала девяностых, потеряв двоюродного брата и пятерых друзей, он прозрел. Теперь он понял, что борьба Кашмира за «Азади» пошла неверным путем и едва ли удастся чего-то добиться без «правления закона». Он вступил в полицию Джамму и Кашмира, став сотрудником отдела специальных операций. Деликатно держа кусок бисквита между большим и указательным пальцами, он продекламировал стихи Хабиба Джалиба, которыми поэта озарило, когда он изменил свои взгляды:

Не ожидая реакции, он перешел от декламации к конспирологии: