Дитя, по поводу дня рождения и крещения которого и было устроено это успешное празднество, почти спало.

Похитительница, известная под именем С. Тилоттама, не спала и выглядела вполне сосредоточенной. Она отчетливо слышала, как растут ее волосы. Растущие волосы издавали неприятный хрустящий звук. Хруст был похож на треск горящего полена. Уголь. Тосты. Мотыльки трещали вокруг лампочки. Она где-то читала, что у мертвецов еще несколько дней растут волосы и ногти. Как звездный свет, который продолжает лететь в пространстве, неся сигнал с давно умерших звезд. Или как города. Булькающие, искрящиеся, симулирующие иллюзию жизни, в то время как ограбленная ими планета тихо умирает вокруг них.

Она подумала о ночном городе и о ночных городах вообще, об этих падших созвездиях, перестроившихся на Земле в несколько ином порядке, вдоль дорог и в стенах высоких башен, населенных долгоносиками, научившимися ходить на двух ногах.

Ученый долгоносик-философ с тяжеловесными манерами и тонко подстриженными усами громко читал своим ученикам выдержки из большой книги. Восхищенные ученики напряженно записывали в тетрадках каждое слово, исходившее из уст учителя. «Ницше считал, что если сострадание станет сущностью этики, то несчастье станет заразным, а счастье станет предметом подозрения». Молодые долгоносики записывали. «Наоборот, Шопенгауэр полагал, что сострадание является и должно быть главной добродетелью долгоносика. Но задолго до них Сократ задал ключевой вопрос: „Почему мы должны быть добродетельны?“»

Он потерял на Четвертой мировой войне ногу и теперь был вынужден пользоваться костылем. Оставшиеся пять (ног) были в прекрасном состоянии. Граффити на задней стене класса гласило:

В класс толпой повалили разнообразные другие твари.

Аллигатор с кошельком из человеческой кожи.

Кузнечик с добрыми намерениями.

Постящаяся рыба.

Лисица с флагом.

Опарыш с манифестом.

Тритон-неоконсерватор.

Голографическая игуана.

Корова-коммунист.

Сова с альтернативой.

Ящерица — телеведущая. «Здравствуйте и добро пожаловать, вы смотрите „Ящерицыны новости в 9 вечера“. На острове ящериц случилась пурга».

Ребенок — это начало чего-то. Похитительница отчетливо это сознавала. Эту истину нашептывали ее кости в ту ночь (высказанную ночь, упомянутую ночь, ночь, о которой шла речь, ночь, названную «эта ночь»), когда она вышла на мостовую. А ее кости были надежными осведомителями, очень надежными. Дитя было вернувшейся мисс Джебин. Вернувшейся, правда, не к ней (мисс Джебин Первая никогда не была ее), а в мир. Мисс Джебин Вторая, когда вырастет и станет женщиной, сведет нужные счеты и исправит книги. Мисс Джебин повернет волну и обратит ее вспять.

Так что есть еще надежда для мира злых долгоносиков.

Да, счастливый луг исчез и пропал, но зато явилась мисс Джебин.

* * *

Нага пытался узнать у Тило причину, по которой она ушла от него. Разве он не любил ее? Разве не заботился о ней? Разве он не считался с ней? Разве не был он щедрым, понимающим? Почему она уходит? После стольких лет? Он говорил ей, что четырнадцати лет вполне достаточно, чтобы преодолеть все — если, конечно, хотеть сделать это. Люди переживали и намного худшие вещи.

— А, ты об этом, — отмахнулась она. — Я уже давно оставила весь этот кошмар за спиной. Я счастлива и приспособилась к новой жизни — как народ Кашмира. Я научилась любить свою страну и даже, наверное, пойду на следующие выборы.

Он выслушал жену и посоветовал ей обратиться к психиатру.

От одной мысли об этом у Тило пересохло в горле. Это был хороший повод для того, чтобы забыть о психиатре.

Нага стал носить твидовые костюмы и курить сигары — как его отец. Со слугами он теперь разговаривал повелительно и высокомерно — как его мать. Термиты на поджаренном хлебе, набедренные повязки и «Роллинг стоунз» были забыты, как лихорадочные и болезненные фантазии прошлой жизни.

Мать Наги, жившая одна на первом этаже их большого дома (отец, посол Шивашанкар Харихаран, умер), советовала сыну отпустить Тило. «Она не сможет жить одна и скоро попросится назад». Но Нага знал, что этого никогда не будет. Тило справится. Но даже если не справится, то никогда не попросит помощи. Он чувствовал, что ее несет волна, с которой ни он, ни она не могут ничего поделать. Он не мог сказать, были ли ее тревожное беспокойство, ее навязчивые и небезопасные блуждания по городу признаком расстроенного ума или саморазрушительно обостренного душевного здоровья. Но не одно ли это и то же?

Единственное, что, по мнению Наги, могло в какой-то степени объяснить это беспокойство, это смерть матери Тило, что казалось ему странным, ибо мать и дочь почти не поддерживали отношений. Да, Тило провела у ее постели те две недели, что мать находилась перед смертью в больнице, но до этого они в течение нескольких лет виделись всего пару раз.

Нага был прав в одном отношении, но ошибался в другом. Смерть матери (она умерла зимой 2009 года) освободила Тило от состояния внутренней закрепощенности, о каковой не догадывался никто, включая и ее саму, потому что эта закрепощенность казалась чем-то совершенно противоположным — особой, окукленной независимостью, ибо всю свою сознательную жизнь Тило определяла и формировала себя отграничением от матери — ее реальной и приемной матери. Когда эта необходимость исчезла, лед начал таять, и его место заняло нечто незнакомое.

Погоня Наги за Тило обернулась совсем не так, как он планировал. Он думал, что она станет такой же легкой добычей, как многие другие женщины, не способные устоять перед его блеском и угловатым шармом, женщины, сердца которых он разбивал играючи. Но Тило вползла в его душу, овладела им, стала его навязчивым, почти болезненным пристрастием, его наркотической зависимостью. Зависимость от женщины имеет свои примечательные признаки — кожу, запах тела, длину любимых пальцев. В случае Тило это были раскосые глаза, изгиб рта, едва заметный шрам, слегка искажавший симметрию губ и делавший ее лицо вызывающим даже тогда, когда она находилась в самом мирном расположении духа. Ее привычка раздувать ноздри, что говорило о неудовольствии раньше, чем выражение глаз. Он впал в зависимость от разворота ее плеч, от того, как она, голая, сидела на ночном горшке и курила. То, что они были женаты много лет, что ее молодость давно прошла, ничуть не изменило положение вещей. Причина была намного глубже, чем внешние признаки. Причина была в ее величественном высокомерии (несмотря на большой вопросительный знак на ее происхождении, как без обиняков говорила мать Наги). Дело было в том, как она жила — в стране, ограниченной ее кожей, в стране, которая не давала виз и не имела консульств.

Да, надо признать, что эта страна не была особенно дружественной даже в лучшие времена. Но границы ее оказались на замке, и режим более или менее полного изоляционизма был введен только после несчастья в кинотеатре «Шираз». Нага женился на Тило, потому что никогда не мог по-настоящему дотянуться до нее, и именно из-за этого он не мог теперь отпустить ее. (Конечно, возникает и другой вопрос: почему Тило вышла замуж за Нагу? Великодушный человек сказал бы, что она сделала это, потому что ей нужна была крыша над головой. Менее великодушный возразил бы, что ей нужно было прикрытие.)