тополя едва угадывались в темноте, и лишь огни в окнах светились издали и манили, — у него всегда почему-то было такое чувство, точно он давно не был дома, тосковал и вот теперь возвращается и радуется всему — и крутому, как конский загривок, изгибу Актуя, и домам с деревянными и железными крышами, и высоким с густыми кронами тополям.

— Куда подвезти? — спросил Ларька. — Я к амбарам.

— И мне туда.

Еще не выходя из машины, Егор оглядел площадь перед амбарами, приклетки, весы, подводы. Федора Кузьмича нигде не было. Егор вылез из кабины, спросил у кладовщика; тот поднял от весов усталое лицо, махнул в сторону рукой:

— Федор Кузьмич ушел в контору.

Ларьке кладовщик сказал:

— Вот документы. Поедешь в район за семенами.

— Знаю. Рюхин мне все уши прожужжал. Не поеду.

— Поедешь. Об этом и Федор Кузьмич говорил. Будем сеять сверх плана. Так вот — надо привезть из району семена.

— Не могу я. Понимаешь, не могу. Куда с такой машиной? Мотор барахлит, капот еле держится. Кузов как решето. Мне в ГАИ попадать без надобности. Всю зиму талдычил: надо ремонтировать. На износ работаю. Так нет — погоди. Вот и догодились. Санька Ветров пущай едет. Ему новую машину дали.

Егор ушел, не дослушав, чем кончился спор кладовщика с Ларькой.

В конторе никого не было. На окне по нагретому солнцем стеклу ползали мухи. За дверью в закрытом наглухо кабинете звонил телефон. Звонки настойчивые и безнадежные. Егор послушал и вышел.

Управляющего он догнал у ворот его дома.

— Кузьмич!

Тот не сразу остановился.

Федора Кузьмича Егор знал, еще когда тот был председателем лебяжинского колхоза. Когда из нескольких колхозов образовали совхоз, Лебяжье стало отделением и Федора Кузьмича назначили управляющим. С виду он не изменился: все так же, несмотря на свои годы, ходил быстрым шагом по Лебяжьему, низенький, лысый, сутулый, с широким, морщинистым, красным лицом, и все так же, разговаривая, брался рукой за чисто выбритый подбородок; но, если приглядеться, в нем словно что надломилось: вроде тот же был хозяин, а все на кого-то оглядывался.

— Я к тебе по делу, Кузьмич.

Федор Кузьмич взялся рукой за воротца, обернулся.

— A-а, это ты, Егор. Ну, как у вас там?

— Пашем. Поле за Вороньим ручьем вспахали. Толоку я ныне едва осилил.

— Так. Хорошо. Так. — Федор Кузьмич пожевал полными губами.

Выслушав Егора, он нахмурился:

— Алешка — агроном. Не маленький — понимает, что делает.

— Понимал бы — не делал. Директор об этом знает?

— Весь район теперь знает.

— Да ты-то где был?

— Там был.

Егор стоял, молчал. Он, видно, еще ждал чего-то, но Федор Кузьмич уже отвернулся. Все утро он выслушивал просьбы: кто отпрашивался по своим делам, кто просил перевести на другую работу, иным нужна была машина или подвода; просьб каждое утро набирался целый ворох, Федор Кузьмич уходил из конторы, но люди догоняли его и на улице, и он делал вид, что торопится; он и теперь сделал вид, что торопится, отвернувшись, помедлил минуту, оглянулся:

— Я сейчас уезжаю. Забегу домой и уеду. И ты поезжай. Время дорого, поезжай.

3

В прошлом году засеяли сверх плана чистые пары. А нынче хватаются, как утопающий за соломинку, за земли за Лосиной балкой. Неужто Кузьмич ничего не понимает? Егор поглядел на высокое, рубленое, с перильцами крыльцо, на застекленную веранду, где скрылся управляющий, на весь его нарядный, недавно обжитый, еще не потерявший свежести дом и вспомнил, как приходил к Федору Кузьмичу лет семь назад.

Дом Кузьмича был тогда похуже и стоял не на взгорке, как теперь, а на отшибе; рос возле него густой сад — тополя, калина, смородина, яблони-дички. В ту весну колхозу дали задание — распахать сто гектаров целины. Кругом все было уже распахано, даже серопески в старом, давно высохшем русле Актуя. Долго думали и гадали и решили отвести под вспашку луга за Актуем. Сена с них накашивали мало, гонять скот туда можно было только вброд через речку. В производственном управлении подсчитали, что будет выгодней посеять там в несколько сроков пшеницу и косить ее на зеленый корм. Егор не понимал этой выгоды; пшеница, он считал, и есть пшеница, надо растить ее на зерно, а изводить хлеб на подкормку скоту… Луга-то на что?

Кузьмич встретил его радушно.

— Садись, Егор. Хочешь чаю?

Он кивнул жене, та пошла было к завеске, но Егор за стол не сел.

— Не до чаев, Кузьмич. Я опять насчет той распашки.

Федор Кузьмич отодвинул недопитую чашку.

— Ездил я вчера в управление. Пашите, говорят, не сомневайтесь. Распашете этот малопродуктивный луг, посеете пшеницу — будет у вас круглое лето зеленый корм. На одном молоке сколько выгадаете.

Егору тогда показалось — коль все подсчитано, то раздумывать особенно нечего. Луг распахали. А летом выгорела за Актуем пшеница, и лишь на оставшихся межах скудно зеленела там трава.

И еще помнится Егору одна весна… Он пашет близ Актуя пойму. День жарок и сух. В стороне, чуть ниже, под топким, заливаемым в половодье берегом лихо крутит воронки мутная вода. Неделю назад Актуй вошел в берега, но вода холодна, где-то в верховьях еще тают снега, и река бурлит и клокочет. Егор нет-нет да и поглядывает на ее изъеденное рябью плесо. Он пашет и думает: посеют тут кукурузу, один урожай снимут, а будущей весной вода зальет пойму и смоет верхний плодородный слой. На совещании, куда недавно вызывали Егора, молоденький парнишка-тракторист рассказывал, как они засеяли пойму, кукуруза вымахала в два человеческих роста, тракторист показывал фотографии, где сам он на лошади скрывался в зеленых зарослях с головой; похвалился: нынче они засевают кукурузой все пойменные земли. Егор успокаивал себя: вот ведь в том колхозе получилось, но на душе у него было неспокойно, особенно после того, как встретил его древний дед Мозжухин и спросил:

— Егорка, правду говорят, будто ты пойму пашешь?

— Пашу.

— Что ж ты делаешь, поганец этакий? Весной там как раз самая стремь. Смоет.

— У других не смывает.

Дед Мозжухин рассердился:

— Говорю тебе — там самая стремь.

И ведь вышло, как он говорил: на следующую весну «стремь» смыла пахотный слой.

Потом Егор вспомнил, как каждую весну садил кукурузу. Он ничего не имел против нее. Но надо же знать меру. Хлебушка бы побольше. Хлеб всему голова. А когда прошло это увлечение кукурузой, распашкой лугов и скашиванием пшеницы на корм скоту, Федор Кузьмич ездил, доставал семена люцерны, клевера, райграса, тимофеевки.

Егор шел по зеленой обочине — пиджак расстегнут,