Улыбнувшись уголками губ, подруга следует дальше.

Придерживаясь за стенку, пристраиваюсь над отхожим ведром. Ноги предательски дрожат, но не подгибаются.

Распрямившись, облегченно перевожу дыхание. По лбу катится холодный пот.

После ужасов подземелья со всепроникающим холодом, крысами и полной беззащитностью перед злобой карлика камера кажется почти уютной и подобной убежищу. Веди себя тихо, повинуйся и избежишь наказания. И хотя разумом я понимаю, что это не больше чем иллюзия, какая-то часть сознания начинает воспринимать камеру как дом. Вот так и ломают психику. Не одной болью. А умелым чередованием боли и относительной безопасности. Так и свинка бегает от корыта к луже, зная, что если не будет рыть подкоп под забор, то получит ведро помоев на завтрак, и, может, за ушком почешут. Вот только по осени… пустят под нож.

От понимания этого бесперспективного факта только тошнее становится на душе. Нас приучают к стойлу, словно диких животных. Покорись или сдохни.

Громыхнула дверь в соседней камере – вернулась Нинка.

У моей решетки возникает Мордоворот.

– Пошли, – манит он, открывая двери.

Сглотнув враз ставшую густой и горькой слюну, поспешно выхожу.

– Следуй за Господином Кнутом.

Проследив направление кивка, обнаруживаю стоящего на пороге караульного помещения карлика.

Он нетерпеливо переваливается с ноги на ногу, похлопывая плетью по стене.

Проведя через караулку, низкорослый садист кивает в угол.

– Возьми ведро и щетки.

И направляется на надзирательскую половину.

Подхватив названные предметы, спешу за надсмотрщиком.

Медлить с выполнением приказов человека с плетью, который пускает ее при любом удобном случае, неразумно и для здоровья вредно.

Устройство подземелья для меня тайна за семью печатями, однако я узнала поворот на кухню, когда мы проходили мимо. Буквально через три десятка метров карлик останавливается перед запертой дверью. Толкает ее. Преграда легко и бесшумно скользит внутрь.

Заведя меня в комнату, отличительной чертой которой является хаос, карлик забирается на кресло. Предварительно сбросив на пол альбом и большую коробку карандашей. Беспорядка это не добавило.

– Ты ведь не доставишь мне неприятностей? – криво ухмыляясь, спрашивает Господин Кнут.

Испуганно вздрогнув, мотаю головой.

– Нет.

– Разумное решение, – запустив руку под передник, карлик почесал в области паха и добавил: – Приберешься, где прикажут.

Соскочив с кресла, он направляется к двери.

– Кто прикажет? – уточняю я.

Господин кнут кивает мне за спину:

– Он.

Я оборачиваюсь, но в комнате никого нет.

Повторить вопрос не получается – за надзирателем закрылась дверь. А преследовать с вопросами… от одной мысли о подобной глупости ломит зубы.

Вздохнув, медленно обвожу взглядом комнату.

Просторная пещера, стены которой, как здесь принято, задрапированы коврами. Повсюду беспорядочно расставлена мебель. Несколько бельевых шкафов. «Директорский» стол, столешница которого укрыта громоздящимися одна поверх другой книгами, наваленными хаотично журналами и бюстами некогда прославившихся людей. Из них я без колебаний узнала только вождя мирового пролетариата. Еще один некогда великий деятель напоминал Сократа, но в равной степени может быть Евклидом или Пифагором. Они ведь не звезды реалити-шоу, их и имена-то мало кто помнит, а уж внешность… Рядом со столом располагается кровать. Обыкновенная совковая полуторка с железными спинками и провалившейся сеткой. Вплотную у изголовья кровати стоит огромный аквариум размером с джакузи на десяток человек. Поверхность воды покрыта слоем большелистной ряски, а из зеленоватой воды торчат побеги осота и листья дикой лилии.

Один из ковров дрогнул, и срывающийся голос произнес:

– Ты должна слушаться меня.

«Вольдемар», – я узнала голос, и комок желчи подступает к горлу.

– Хорошо. – После несколько затянувшейся паузы я добавляю: – Что мне делать?

– Достань из-под стола книги.

Наклоняясь, я прекрасно понимаю, какова цель подобных упражнений. Пускай таращится, это не самое страшное, что мне нужно сделать, чтобы выжить. Если бы еще не ломило спину.

Выпрямившись, легким движением оправляю скомкавшийся до пояса халат и покачиваю книгами.

– Куда положить?

– Туда.

– Туда?

– Убери на полку.

Следующие полчаса я в самых разнообразных позах тянулась за разбросанными по глухим закоулкам предметами, перекладывая их с места на место. Лишь очень доверчивый человек мог рассмотреть в этом процессе признаки наведения порядка.

Тело недовольно реагирует на физические упражнения уколами боли и головокружением. Но меня никто не торопит, поэтому есть возможность избегать резких движений, а приступы особо сильного головокружения пережидать, делая глубокие вдохи-выдохи. Помогает.

Вольдемар не показывается, продолжая наблюдать из укрытия. Интересно, у него там глазок прорезан?

Еще час ушел на чистку ковролина, которым покрыт пол.

«И не надоест же ему», – мелькнула мысль. И словно вторя ей, звучит приказ:

– Сними халат.

Это требование не застает меня врасплох. Я почему-то была уверена, что раньше или позже оно прозвучит. Как и то, что за этим последует…

Неспешно оголяю одно плечо, затем второе…

Из-за ковра доносятся подозрительные звуки, но меня это не останавливает.

Опустив руки, делаю волнообразное движение телом. Халат соскальзывает и опускается на пол. Сделав шаг в сторону, замираю вполоборота к месту, где прячется Вольдемар.

Молчу, жду.

Лишь извращенная психика местного интеллекта может найти привлекательным тело в моем сегодняшнем положении. У нормального человека подобное количество ран, рубцов и синяков вызовет скорее желание позвать доктора. Не спина юной девушки, а полотно абстракциониста. Буйство красок: лиловые, синие и черные синяки, красные и белые рубцы.

Проходит несколько минут, наконец я не выдерживаю и спрашиваю:

– Что мне делать теперь?

– Э-э-э…. ну… – утробно мычит Вольдемар. – Повесь мою картину. Пускай украсит стену.

– Эту? – указываю я на нечто в депрессивных тонах в тяжелой золоченой раме.

– Да.

– Это ты нарисовал?

– Написал.

– Извини, Вольдемар. Написал. Эту картину написал ты?

– Да. Здесь все картины мои, – не без гордости сообщает старухин сынок.