встречи, а Прасковья Ивановна ничего не дает убирать. На столе сковорода картошки и холодный самовар.

Пока с ней воевали, слышат в сенях: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». И входят Николай Александрович и Александра Федоровна.

Уже при них стелили ковер, убирали стол; сразу принесли горячий самовар. Все вышли, оставили их одних, но они не могли понять, что говорит блаженная, и вскоре государь вышел и сказал:

– Старшая при ней, войдите.

И при ней состоялась беседа. Келейница рассказывала потом, что блаженная говорила государю:

– Государь, сойди с престола сам.

Когда стали прощаться, Прасковья Ивановна открыла комод. Вынула новую скатерть, расстелила на столе, стала класть гостинцы. Холст льняной своей работы (она сама пряла нитки), початую голову сахара, крашеных яиц, еще сахара кусками. Все это она завязала в узел: очень крепко, несколькими узлами, и когда завязывала, то от усилия даже приседала, и дала ему в руки:

– Государь, неси сам.

А сама протянула руку:

– А нам дай денежку, нам надо избушку строить (новый храм. – П. Б.).

У государя денег с собой не было. Тут же послали и принесли, и он дал ей кошелек золота, который сразу же был передан матери игумении.

Когда Николай Александрович уходил, то сказал, что Прасковья Ивановна – истинная раба Божия. Все и везде принимали его как царя, она одна приняла его как простого человека.

Даже с учетом того, что это не биография, а житие, в эту сцену легко поверить. Почтительным отношением к «мнению народному» отличался не только Николай II, но и его отец. Иоанн Кронштадтский вспоминал о встрече с Александром III в Ливадии в 1894 году: «Государь Император выразил желание, чтобы я возложил мои руки на главу его, и, когда я держал, Его Величество сказал мне: “Вас любит народ”. – “Да, – сказал я, – Ваше Величество, Ваш народ любит меня”. Тогда он изволил сказать: “Да, потому что он знает, кто вы и что вы” (точные его слова)».

КБ: Каким в момент посещения Дивеевского монастыря было впечатление царицы, мы точно не знаем, но в 1916 году она писала Николаю в Ставку о своем паломничестве в Великий Новгород и свидании в Десятинном монастыре со старицей Марией Михайловной (святая Мария Новгородская):

”Ей 107 лет, она носит вериги (сейчас они лежат около нее), обычно она беспрестанно работает, расхаживает, шьет для каторжан и для солдат, притом без очков, никогда не умывается. Но, разумеется, никакого дурного запаха или ощущения нечистоплотности, она седая, у нее милое, тонкое, овальное лицо с прелестными, молодыми, лучистыми глазами, улыбка ее чрезвычайно приятна. Она благословила и поцеловала нас. Тебе она посылает яблоко (пожалуйста, съешь его)… Она произвела на меня гораздо более умиротворяющее впечатление, нежели старая Паша из Дивеева.

ПБ: Значит, не очень впечатлила ее блаженная Паша?

КБ: Трудно сказать… Еще есть воспоминания упоминавшейся нами Варвары Петровны Шнейдер: «На одном из приемов, когда Императрица подолгу разговаривала со мной, разговор зашел про юродивых. Императрица спросила меня, видела ли я Саровскую Пашу? Я сказала, что нет. – “Почему?” – “Да я боялась, что прочтя как нервный человек в моих глазах критическое отношение к ней, она рассердится и что-нибудь сделает, ударит или т. п.”. И осмелилась, спросила, правда это, что когда Государь Император хотел взять варенья к чаю, то Паша ударила его по руке и сказала: “Нет тебе сладкого, всю жизнь будешь горькое есть!” – “Да, это правда”. И раздумчиво Императрица прибавила: “Разве вы не знаете, что Государь родился в день Иова многострадального?”».

ПБ: Подытоживая, мы можем с уверенностью сказать, что в целом посещение Сарова и Дивеева оказало сильное влияние на императрицу. Во-первых, она впервые увидела Россию, которой не знала. Она вообще практически не видела Россию, если не считать ежегодных поездок в Ливадию и празднование Пасхи в Москве в 1900 году.

КБ: Это не совсем так. После коронации в июле 1896 года они с Ники посетили Нижегородскую выставку-ярмарку. Царская семья пробыла в Нижнем Новгороде три дня и успела даже принять несколько делегаций крестьянских старейшин из разных губерний.

ПБ: Но это, как вы понимаете, было парадное мероприятие. А здесь, в Сарове и Дивееве, императрица наблюдала не только восторженные и специально подготовленные народные толпы, провожавшие царский поезд на всем его пути и встречавшие его на станциях, но и настоящий русский народ в состоянии религиозного экстаза. Уверен, что из этого впечатления и сложилось представление Александры Федоровны о простом народе как исключительно религиозном и обожающем своего Богопомазанного Царя – ведь прославление Серафима Саровского в лике святых в народе связывали именно с его решением, принятом якобы в борьбе с Синодом.

Во-вторых, она впервые познакомилась с феноменом «старчества» и поверила в него. Таким образом явление при Дворе сибирского старца Григория Распутина было подготовлено в ее голове. Нужен был только повод для его явления.

КБ: Пожалуй, тут я с вами соглашусь. Но я думаю, в 1903 году Алиса не была еще настолько одержима «народной» религией, как она ее потом понимала, когда в ее жизни появился Распутин. В том же году в Зимнем дворце состоялся роскошный бал. Его инициатором считается именно царица.

Последний бал

ПБ: Этот грандиозный костюмированный бал некоторые биографы называют последним, хотя это не совсем так. Последний большой бал в Зимнем дворце был дан в январе 1904 года перед началом Русско-японской войны. А вот потом ни о каких балах не могло быть и речи. Русско-японская война, череда террористических актов, в одном из которых погиб великий князь Сергей Александрович – муж сестры Алисы Эллы, революция 1905–1908 годов, «столыпинский террор», Первая мировая война, Февральская и Октябрьская революции… Но не только это было причиной отмены широких дворцовых «гуляний». Болезнь цесаревича сделала невозможной появление императрицы на балу. Не до танцев ей стало!

Но вы не совсем правы, считая, что знаменитый, вошедший в историю искусства Серебряного века бал в Зимнем дворце 1903 года не был никак связан с религиозными настроениями царской семьи. Это, повторяю, Серебряный век. И как Ливадийский дворец был устроен в стиле «модерн», характерном для архитектуры того времени, так и бал в Зимнем отвечал пестрым, порой противоречивым вкусам эпохи. С одной стороны – невероятная роскошь одежд и блеск драгоценностей. А с другой – пусть костюмированное, но возвращение в Святую Русь, доимперские, допетровские времена. Это как в одном из самых модных художественных течений начала ХХ века – группе «Мир искусства» (Бакст, Бенуа, Сомов, Билибин и другие). С одной стороны – модерн, а с другой – ориентация на лубок, иконопись, народные промыслы. Или – «новая религиозная философия» (Струве, Бердяев, Булгаков, Гершензон). Да, революция в сфере религиозной мысли и богословия. Но при этом жгучий интерес к допетровской, досинодальной Церкви. В этом