Заперто. На крючок. Поддеть через щель… Лекарка вытащила из ножен ритуальный кинжал Тавше. На рукоятке фонариком сиял кабошон – это означало, что где-то рядом то ли волшебный народец, то ли демоны, то ли еще какая нечисть.

Зинта глянула на крухутака, застывшего темным пятнышком на коньке крыши под брюхом у наползающей тучи. Он далеко, он тут не причем. Нечисть в доме.

Лязгнул откинутый крючок, калитка со скрипом распахнулась, лекарка мимо дровяного сарая и конюшни бросилась к кухонному крыльцу. Салинса ринулась за ней, подобрав юбки – она не понимала, что происходит, но разозлилась и приготовилась ругаться.

Задняя дверь не заперта. Зинта промчалась по коридорам и лестницам запущенного особняка «летящим шагом», словно опередивший грозовую тучу сквозняк. Чуть не запнулась о чьи-то ноги. Женщина, судя по одежде – прислуга, фартук потемнел от крови. Ей уже не поможешь, только пожелать добрых посмертных путей.

Анфилада комнат с мебелью в чехлах, портретами в золоченых рамах, свисающими с лепных потолков холщовыми коконами – погруженными в спячку люстрами. Позади взвизгнули: Салинса тоже наткнулась на труп с распоротым животом.

Вот и зала, сестрички успели ее на свой лад украсить: темные старинные портьеры подвязаны атласными бантами цвета девичьего румянца, в креслах и на диванах раскиданы шитые золотом подушки, на столиках вазы с конфетами, бартогские музыкальные шкатулки, статуэтки прекрасных пастушек, бедных скрипачей и влюбленных парочек.

Еще один коридор, приоткрытая дверь, из-за нее доносятся высокие дребезжащие голоса: кто-то хнычет, кто-то передразнивает…

В опочивальне было светлее, чем в других помещениях, сорванные шторы валялись на полу под окном. Разрытая постель, скомканные окровавленные простыни. Встрепанную Глодию с перекошенным ртом, в испачканной кровью нижней юбке, держало в объятиях существо, похожее на сбежавшее с огорода пугало. Худущее, долговязое, одетое в рваный балахон, к которому пришиты съежившиеся пауки и мертвые птички с распластанными крыльями. Вместо волос на макушке пучок травы, перемотанный золотыми цепочками. Ссохшееся лицо с темными, как болотная вода, глазами корчилось в гримасах комического отвращения, а тонкие когтистые руки шарили по телу хрипящей жертвы и щипали, оставляя синяки.

Другое такое же существо напялило поверх своих отрепьев кринолин с пышной фиолетовой юбкой и надело на голову усыпанную бриллиантами корону, которую Глодия носила по-домашнему с утра до вечера, а на ночь клала на столик возле изголовья. По зубьям короны сновали блестящие черные жучки, выползавшие из травяной шевелюры.

Эта тварь чем-то лакомилась – обсасывала то ли красный леденец, то ли ягоду, вынимала и снова прятала за щеку.

Лекарка опознала в «ягоде» мертвый человеческий эмбрион. И такие пугала с травяными космами она уже видела: в Олосохаре, когда Эдмар затеял экспедицию, чтобы раскопать свой разрушенный город. Это амуши – пустынный народец, слуги Лормы.

– Не дам попробовать! – заверещала тварь в короне, кривляясь перед новой гостьей. – И не проси, с тобой не поделюсь! Ни за что не дам…

Шагнув вперед, Зинта без замаха полоснула по грудной клетке – в точности как показывал Суно, однажды решивший, что навыки рукопашного боя даже лекарке под дланью Тавше не помешают. У нее не было времени на регулярные тренировки, да и зачем, ведь ее дело лечить, а не калечить. Но самое простое она запомнила, хотя вряд ли применила бы против человека. Она и на нелюдь не подняла бы руку – если бы эти амуши не сделали того, что сделали.

Противник как будто сгорел изнутри в мгновение ока. По ковру рассыпались травяные стебли и клочья тлеющей кожи, осел на пол пустой колокол кринолина, корона закатилась под стул. Священный нож Тавше для нечисти смертельно опасен.

Второй амуши заслонился Глодией, однако лекарка уже вспомнила о том, что не нужны ей против таких тварей хитрые фехтовальные приемы. Преодолев дистанцию «летящим шагом», она резанула по костлявому предплечью – этого хватило, чтобы непрошеный визитер отправился в Хиалу вслед за своим собратом.

Камень на рукоятке больше не светился: других амуши в особняке не было. И живых людей кроме них не осталось – кто не успел сбежать, тех прикончили, раненых она бы почувствовала.

В дверях завыла Салинса.

Первым делом Зинта призвала силу Милосердной и остановила у пациентки кровотечение. Потом сердито повернулась к дверному проему:

– Хватит голосить. Переоденься, помоги сестре одеться, бери ее на закорки и неси в коляску. Нельзя вам здесь оставаться. Да скажи мне, где у вас тут кухня и кладовка!

В этом доме продукты уже никому не понадобятся, и Зинта решила, что все подчистую заберет с собой – для лечебницы.

– Давайте шибче, не то потонем! – торопил людей Шнырь, карабкавшийся первым. – И будут косточки наши сиротские… Уй, не сюда, здесь даже мне не пролезть! Надо вернуться до своротки и по другому подъему, спускайтесь…

Дождина зарядил такой, что в городских каналах поднимался уровень воды, на мостовых пузырились лужи, содрогались под хлещущими струями оконные стекла, жители верхних этажей подставляли тазики и ведра под капель с потолков, с тревогой глядя на расплывающиеся по штукатурке мокрые пятна. А тем, кто ютился в подвалах, и вовсе не до шуток – неровен час, зальет, и коврики будут плавать по полу, как листья кувшинок.

В катакомбах под Алендой есть участки, куда во время ливней приходит вода с нижних уровней – ненадолго, но захлебнуться успеешь. Когда город накрыло, Тейзург, Хантре и Шнырь как раз в таком месте и находились. Видящий первый сказал, что отсюда надо валить. Они поначалу решили, что их выследили амуши, а потом внизу зашумело, забулькало, гнупи учуял запах нечистот и объяснил людям, что к чему.

От лестницы их отрезало – там уже разлилось темное маслянистое озеро, шарики-светляки отражались в нем, как в мутном зеркале. Пришлось выбираться другим путем. То ли здесь когда-то случился обвал, то ли так было с самого начала – точь-в-точь скальные уступы, на которые Шнырь насмотрелся в Хиале, когда путешествовал на юг вместе с господином. Тусклых шариков едва хватало, чтобы осветить людям этот каменный кавардак.

Один раз господин оскользнулся и чуть не сорвался, но Хантре успел схватить его за руку и втащил на уступ. Тейзург картинно поцеловал его чумазое запястье – вестимо, из человеческой благодарности, и тогда рыжий прошипел: «Я ведь тебя и обратно столкнуть могу!» Ясное дело, может, уж такой у него злобный нрав.

Несколько раз приходилось поворачивать назад – тупик, ищи другую дорожку, а внизу угрожающе клокотало, порой еще и плескало: не иначе, проснулись те, кто дремлет в подземных водах. Шнырь никогда их не видел, только знал о том, что они есть. И как их задобрить, тоже знал, тетушка Старый Башмак рассказывала. Вытащил из своего ранца мешочек с жертвенными костями, кинул в эту душную темень да произнес: «Возьмите откуп, а нас не трогайте». От мертвого Шаклемонга больше пользы, чем от живого! Небось, хозяева подземных омутов порадовались такому ценному подарку, никто из них не пытался схватить Шныря и его спутников.