Закончив мыть подземный переход между лечебницей и храмом, Хенгеда в последний раз отжала тряпку и разогнула спину. Минутная передышка.

Заполненная тусклым сумраком галерея наводила тоску, словно здесь время остановилось. Зато безопасно. Как в детстве под старой бабушкиной шалью. Как будто ты потерянная вещица в чьем-то кармане, среди других забытых мелочей – тоже ощущение из детства… Возможно, ей предстоит провести тут остаток жизни. Что ж, она бы и на это согласилась – при условии, что гаденыш Дирвен получит по заслугам, но Тавше Милосердная не из тех, кто заключает с людьми такие сделки.

Подхватив звякнувшее дужкой ведро, Хенгеда поднялась по ступенькам, толкнула дверь. Выплеснуть грязную воду на заднем дворе за храмом – и назад в лечебницу. На полу возле входа подсыхала рвотная масса с примесью крови. Остановившись, шпионка замыла пятно – не годится оставлять такое безобразие – и угрюмо оглядела подвальный коридор. Это участок Салинсы: ту определили поближе к сестре, а она манкирует своими обязанностями.

Хенгеда нередко бралась за чужую работу: не по доброте душевной и не для того, чтобы выслужиться, а чтобы устать до оцепенения и приглушить свою неистовую боль. Она охотно помогала тем, кто добросовестно трудился – это не зазорно, однако ее чувство справедливости восставало против того, чтобы облегчать жизнь лентяйкам вроде Салинсы. Разгильдяйство она ненавидела, вдобавок эти две девки вызывали у нее лютое отвращение. Племянницы Суно Орвехта, боги милостивые… Орвехт – противник, но достойный противник, и в отношении его родственниц овдейская шпионка искренне ему сочувствовала.

– Зачем вам понадобилось рисковать из-за этих глупых куриц? – спросила она с упреком, когда на другой день принесла чай осунувшейся Зинте. – Вы же сами могли пострадать… Они не стоили того, чтобы вы из-за них попали под удар.

Зинта взяла кружку обеими руками, словно больной ребенок, устало посмотрела на Хенгеду, помолчала, потом сказала:

– Знаешь, если бы Хантре как ты рассуждал, ты бы так и осталась лежать под снегом в том закоулке.

Шпионка только вздохнула. На святых не обижаются. Со святыми не спорят. Наверное, святость – это до некоторой степени душевное расстройство.

Так и есть, Салинса в наглую филонит – сидит у сестрицы, и они вволю чешут языками, даже в коридоре слышно.

Вначале опальную королеву поместили в общую палату, но на другой же день выдворили оттуда в отдельную каморку: она как заведенная рассказывала о нападении амуши, пугая других пациентов мерзкими подробностями. Увещевания не помогали – заткнуть Глодию можно только с помощью кляпа.

Хенгеда подкралась к двери. Ну, сейчас будет им нагоняй!

– …Ох, чего я натерпелась… Ты, Салинса, уехала, а они тут как тут, я кричала-кричала, звала на помощь, вся изошла криком – никто не пришел! Где же, думаю, сестреночка моя родная, почему она не защитила меня, ведь матушка учила нас горой стоять друг за друга! А тебя не было рядом, а они давай меня терзать, а я кричу и кричу: «Помоги-и-и-ите! Помоги-и-и-и-ите!» – вот так я кричала, и никто не слышит…

– Я же за Зинтой ездила, как ты сама велела, – проворчала в ответ Салинса.

– Как ты уехала, тут-то они и пришли, а я совсем одна, мне было так страшно, так больно… Ох, какой ужас я пережила… Некому, думаю, за меня заступиться, даже сестренка родная меня бросила…

Способ номер двадцать четыре, машинально отметила про себя Хенгеда. Как и всякого агента министерства благоденствия, ее обучали манипулировать людьми, секретную таблицу с описаниями всевозможных уловок она знала назубок. Номер двадцать четыре позволяет ввергнуть человека в угнетенное состояние, ослабить рассудочное начало, вызвать болезненное чувство вины и стремление загладить эту вину – а дальше планомерно дави, чтобы добиться намеченной цели. Глодия с Салинсой никаких таблиц не зубрили, но по этой части любого профессионального интригана заткнут за пояс.

– А ты-то сколько раз меня бросала! – взвилась обвиняемая, пустив в ход оборонительный прием номер двадцать шесть. – И когда вы с матушкой поехали на ярмарку, а меня оставили одну прибираться, и ты даже не заступилась за меня перед матушкой, хотя я думала – уж сестренка-то старшая замолвит за меня словечко! И когда я лежала в лихорадке с больным горлом, а вы все ходили мимо и сахарные кренделя с шоколадными конфетами кушали, я ведь тогда только и думала – никому-то я не нужна… Знала бы ты, как мне было обидно!

– Это я сейчас никому не нужна! – перехватила инициативу Глодия, уйдя в глухую оборону с помощью безотказного приема номер восемнадцать. – Лежу в этом чулане одна-одинешенька, выселили меня сюда, как прокаженную, и никто ко мне не приходит, умирать здесь начну – и то никто не заглянет! Всем на меня наплевать, всяк заботится о себе, а я никому не нужна, даже, думаю, родная сестренка от меня отвернулась…

Под конец она вовсю давилась рыданиями, и Салинса тоже начала всхлипывать.

– Не бросай меня… Хотя бы ты меня не бросай…

– Да разве я брошу родную кровиночку…

Экие твари. Сейчас помирятся, перестанут хлюпать носами – тогда Хенгеда распахнет дверь и испортит им идиллию.

– Зинте-то хорошо, она-то родит… И Нинодия родит, хоть и охмурила дядюшку Суно обманом по пьяни, ее-то никто пальцем не тронет, она с ними закадычная подружка… Не люблю ее, прощелыжницу!

– Дядюшке-то так ведь и не сказали, что она от него забрюхатела, а потом она как заявится к нему денег требовать, то-то он будет волосы на себе рвать…

– Да вы сами не знаете, чего городите, – в тон им подхватила шпионка, заходя как ни в чем не бывало в тесную каморку. – С чего бы вдруг Нинодия понесла от вашего дядюшки? Тоже мне, насочиняли небылиц… Салинса, ты посиди с сестрой, я за тебя коридор вымою, дело недолгое, а ей, бедняжке, сейчас нужна твоя помощь. А про Нинодию зря вы напраслину говорите, я вот раньше жила в прислугах у одного старичка-мага, и знаю, что они всегда принимают меры, ежели эти самые дела… Как бы он такое допустил?

– А вот и допустил! – с торжеством возразила Салинса. – Нажрались они в тот раз, как подмастерья на праздник – дядюшка Суно, архимаг Зибелдон и Тейзург. Магобой по незнанию выпили, а магов с него ведет хуже, чем с китонских грибочков. Когда дядюшку домой привезли, Нинодия шмыг к нему в постель… Он наутро ничего и не вспомнил, и все об этом молчок, а матушка наша все равно пронюхала, что было, да нам рассказала.

– Она же велела нам молчать, – спохватилась Глодия.

– Да теперь-то какая разница… И нечего трещать, что я напраслину горожу!

– Так я же не знала, – кротко согласилась Хенгеда. – Ладно, ты посиди, поговори с сестрой, чтобы она поскорей выздоравливала…

Поменяла воду и принялась с новыми силами драить коридор. Хвала Ланки, теперь она сможет отвести неприятности от Зинты с ее ребенком, какие бы планы ни строил господин Ферклиц. Если дойдет до этих планов, она предложит господину Ферклицу равноценную замену. Хенгеда чувствовала себя, словно бедняк, который наклонился за коркой хлеба и подобрал драгоценный перстень.